Диктатор

— Уже то хорошо, что он не усиливает Вакселя, — сказал Гамов. — Но если наступит кризис, Аментола без промедления перебросит накопленные резервы через океан. Надо все-таки постараться, чтобы он расплескал их по союзникам, у них ни при каком кризисе он подачки обратно не выдернет.

— Операция с Бернулли планировалась в несколько стадий, — заметил Вудворт. — И последней стадией было…

— Совершенно верно — похищение сенатора. Вы приступили к последней стадии, Прищепа?

— Бернулли уже похищен. Сейчас он в нейтральной стране. Через три дня я вас познакомлю в этом кабинете с ним — живым, невредимым и ошалевшим от ярости.

— Буду рад встретиться с бывшим моим приятелем, — сказал Вудворт. — Не уверен, что это доставит ему такую же радость.

— Я подготовил правительственное сообщение о том, что наш агент в Кортезии, сенатор Леонард Бернулли, попал под подозрение, — продолжал Прищепа. — И чтобы спасти жизнь этого ценного сотрудника, мы переправили его в Латанию, где он в настоящее время и находится. И второе сообщение — указ о награждении Бернулли, бывшего сенатора Кортезии, ныне консультанта министерства внешних сношений Латании, орденами и денежной премией. Вот эти два документа.

Гамов положил оба извещения в стол и задумался.

— Доказательны ли эти бумажки? Ведь написать можно все, что захочется. Будут ли за газетными строчками веские аргументы?

— Они уже есть. Можете полюбоваться.

Прищепа разложил на столе несколько фотографий. На одной Гамов, улыбаясь, обнимал смеющегося Бернулли. На другой два старых друга — Вудворт и Бернулли обменивались крепким рукопожатием. Была и общая фотография — Бернулли среди членов правительства Латании; и у всех были смеющиеся лица. Прищепа сказал:

— Чудеса фотомонтажа. Лица и фигуры скомпонованы из подлинных фотографий. Анализ негатива показал бы подлог, но в газетных снимках он совершенно невидим. Теперь просьба к вам, Вудворт. Вы учились вместе с Бернулли в университете, какое-то время приятельствовали. Для удачного завершения операции хорошо бы напечатать ваше интервью о прежней дружбе с Бернулли. И в нем сказать, что вы оба с юношеских лет — враги общественного строя Кортезии и дали тайную клятву с этим строем бороться. Вы для этого переехали в Латанию, а Бернулли подрывал Кортезию изнутри. Убедительно бы прозвучало…

— Не могу сказать, чтобы мне была приятна такая ложь… Хорошо, я напишу что-то вроде того, о чем вы просите.

Гамов сказал со вздохом:

— Не знаю, не знаю… Не один же Бернулли умный человек в Кортезии. Мы построили расчеты на том, что Кортезия переоценит свою мощь, разбазарит свои резервы и понадеется на распрю в нашем правительстве. Один обман, другой, третий… Можно ли построить большую политику на непрерывных обманах?

— Большую политику — нельзя, а большую стратегию — можно, — сказал я. — Военные действия основаны не только на силе, но и на том, чтобы перехитрить противника. Не понимаю, почему вы вдруг засомневались?

— Слишком уж гигантские ожидания строятся на таком небольшом камешке, как сенатор Бернулли. Нужно что-то еще, более крупное, более впечатляющее…

— Вы знаете, что нужно еще?

— Не знаю. Думаю. И вас всех прошу подумать. Аментола осторожничает с отправкой своих резервов союзникам, так вы сказали, Прищепа? Очень тревожный признак! Повторяю: успех нашего будущего наступления гарантирован только в том случае, если мощные резервы Кортезии будут разбрызганы по союзникам.

— Будем думать, — сказал я за всех.

На третий день мне позвонил Прищепа:

— Приходите в маленький кабинет. Наш заокеанский друг прибыл.

У Гамова уже находился Вудворт, вскоре пришел и Прищепа.

— Усыпленного пленника оживили, он приходит в себя, но еще не вполне соображает, что к чему, — сказал он. — И не верит, что похитили его мы. Он предполагает, что это козни Аментолы и что он еще где-то в Кортезии.

— Поверит, когда поглядит на меня. — Вудворт усмехнулся. Насмешливая улыбка на его аскетическом лице выглядела зловеще.

Похищенного сенатора ввели агенты Прищепы и сразу вышли.

— Добро пожаловать, сенатор, — доброжелательно произнес Гамов.

Бернулли растерянно оглядывался. На фотографиях он выглядел пристойно, а в жизни был форменным уродом — низкорослый, широкоплечий — туловище бочкой, с огромной головой, приличествующей великану, а не карлику. На широкощеком сером лице светили выцветающие глазки, проницательные до колючести, над ними нависали широкие полосы седеющих бровей, а все увенчивала копна сивых волос. Внешность была незаурядная. Он был лишь на два-три года старше Вудворта, но выглядел старше лет на двадцать.

Он уставился на Гамова, видимо, признал, что этот человек похож на диктатора Латании, чьи портреты часто появлялись в газетах Кортезии. Затем перевел взгляд на меня и Прищепу, но наши лица ничего ему не сказали. Поглядев на Вудворта, Бернулли передернулся.

— Джон, вы? — прохрипел он. — Значит, правда?