Диктатор

— Два вопроса, Гамов, — сказал я. — Об ответе на первый уже сам догадываюсь. Из запрошенного золота вы выделите Черному суду половину. Стало быть, вторая половина — Белому суду?

— Да, именно так, — подтвердил Гамов. — Не только террор против преступников — еще больше в финансовой поддержке нуждается милосердие. Слова о справедливости останутся только словами, если пуста рука помощи, протянутая страдающим и униженным. Милосердие полновластней террора. Без милосердия сам террор превратится в организованное преступление. И когда возникнет борьба между карающей и милующей руками, предпочтение должно получить милосердие.

Я не удержался от иронии:

— Недавно я сам разбирал спор между милосердием и террором. Говорю о казни Карманюка. И решил его в пользу террора. Боюсь, такого рода решения будут происходить чаще.

Гамов молча развел руками. Он мыслил широкими категориями — случайности обыденщины не всегда подтверждали общие концепции, и тогда он на мгновение терялся.

— Второй вопрос. Какую дьявольщину, Гамов, вы вкладываете в понятие акционерности? Разве карать и миловать военных преступников мы будем на паях с кем-то? Да еще на денежных?

— Справедливость — понятие общечеловеческое, а не привилегия одного какого-либо государства, — ответил Гамов. — Нельзя исключить, что сегодняшние наши враги потребуют наказания военных преступников, которых найдут у нас. И вот для обеспечения равноправия мы и предложим единые органы кары и милосердия. Финансовые их базы равноправно обеспечивают обе стороны. Мы свой вклад вносим.

— Фантастика! Неужели вы думаете, что кортезы пожертвуют своими деньгами, чтобы судить своих сограждан?

— И наших, Семипалов! Звучит пока маловероятно… Но уверен — потом ситуация переменится.

Обычно Гамов высказывал свои решения точно и недвусмысленно. Но идея превратить Черный и Белый суды в разновидность международных акционерных обществ была просто невероятна. Я мог бы многое возразить, но не стал. Будущее покажет, что и Гамов ошибается, сказал я себе.

Гамов попросил задержаться меня, Пеано, Вудворта и Прищепу, остальных отпустил.

— Вы хотели нам что-то сообщить? — обратился он к Прищепе.

— Вы хорошо знаете своих сотрудников? — спросил Прищепа Вудворта.

— Не всех. В министерстве внешних сношений сотрудников больше тысячи. Я не собираюсь каждого узнавать.

— Я спрашиваю о гласном эксперте по южным соседям Жане Войтюке.

— Войтюка знаю. Знаток своего дела.

— У меня подозрения, что он шпионит в пользу Кортезии.

— Подозрения или доказательства?

— Пока только подозрения.

Павел сказал, что Войтюк один из первых подал покаянный лист. Многие еще не решаются принести повинные, и это задерживает конструирование нового государственного аппарата. Он же сразу признался во взятках и незаконном использовании служебного положения, даже в том, что обманом спихнул своего предшественника. Набор немалых грехов. Честное признание и высокая квалификация Войтюка позволили сохранить за ним должность. Но об одной своей провине Войтюк умолчал, хотя она на первый взгляд столь мала, что можно было не таить ее. Войтюк близок с послом Кнурки Девятого Ширбаем Шаром.

— Я тоже знаком с Ширбаем Шаром, — сказал Пеано, ослепительно улыбаясь. — Очаровательный человек, умница, образован. Эксперту по южным странам необходимо общаться с послами этих стран.

— Я еще не все сказал, Пеано. Ширбай Шар в своем королевстве — платный осведомитель Кортезии.

В улыбке Пеано появилось пренебрежение. Племянник многолетнего правителя страны полагал, что лучше разбирается в международных делах, чем недавно приступивший к этому делу Павел.

— А что он мог выдавать Кортезии? Количество базаров и цены на них? Все остальное в Торбаше малозначительно. Кнурку Девятого невозможно ни предать, ни продать. Считаю ваши подозрения недоказанными.

— Вы торопитесь, Пеано. Жена Войтюка, очень красивая женщина, часто надевала на придворных балах изумрудное колье. Вот снимок этого редкого произведения искусства. — Прищепа положил на стол Гамова цветную фотографию. — А теперь посмотрите каталог знаменитых украшений. Точно такое же колье, но надпись «Реликвия семейства Шаров в Торбаше». Ширбай Шар подарил Войтюку семейную драгоценность — и, очевидно, в благодарность за большие услуги.

— А не подделка ли драгоценность Войтюка?

— Камни настоящие. Я постарался узнать, осталось ли такое колье в доме Шара. Мне сегодня доложили, что в коллекции Шаров его больше нет. Но Ширбай Шар о пропаже драгоценности полицию не извещал — значит, изъял колье сам.

Теперь в глазах Прищепы светилось не пренебрежение, а удивление. Я не стал рассматривать снимки. Меня никогда не интересовали драгоценности.

— Убедительно, — сказал Пеано. — Арестовать Войтюка! Нет, какой мерзавец! Усыпил нашу бдительность покаянным листом — и думает, отделался!

— Не согласен, — сказал Гамов. — Угаданного шпиона нужно не арестовывать, а пестовать. Его можно использовать для дезинформации противника. Вы молчите, Семипалов?