Диктатура сволочи

Около ста лет тому назад, когда Белинский изнывал от своей маратовской любви к человечеству, и корда сорвалась последняя попытка дворцового цареубийства, и когда впервые в русской истории был поставлен лозунг "долой самодержавие", М.Ю. Лермонтов дал первое поэтическое пророчество о победе будущей революции. Вот оно:

Настанет год,

России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать;

И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож;

И горе для тебя.

Твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон;

И будет все ужасно, мрачно в нем,

Как плащ его с возвышенным челом.

Это написано за сто лет до появления товарища Сталина с его длинным "булатным ножом" и с его насмешкой над стонами страны: "тараканов испугались" - эта висельно-юмористическая фраза была брошена по адресу той части коммунистической партии, которая в ужасе остановилась перед страшным разорением эпохи "коллективизации деревни" и "ликвидации кулака, как класса" - "твой плач, твой стон ему тогда покажется смешон".

Более полустолетия спустя другой поэт, Максимилиан Волошин, так рисовал картину будущей революционной победы и свободы:

...Устами каждого воскликну я "свобода",

Но разный смысл для каждого придам...

В Розанов писал: "революция всегда будет мукой", и А.Л. Белый уже истерически вопил:

Люди, вы ль не узнаете Божьей десницы!

Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча!

И в это самое время вся русская "гуманитарная наука", как стадо гадаринских свиней, перла, перла, перла к гибели своей и России.

Поэзия и охранка, Толстой и Менделеев, кухарки и футболисты, - все видели пропасть. Только великая ученая тупость не видела ничего. Так не видел ничего величайший тупица философии Гегель и так увидел парижскую коммуну никому не известный поэт Красинский.

Я помню Невский проспект в марте 1917 года и объятую восторгом толпу, которая забыла предупреждение поэта "сгибнет четверть вас от глада, мора и меча". В этой толпе самоубийц пролетариата не было вовсе. Вы можете мне не поверить. Разыщите где-нибудь фотографию знаменитой картины Репина "Демонстрация". Картина относится к революции 1905 года: улица переполнена толпой, восторженно поющей нечто вроде "Вставай, проклятьем заклейменный" толпа не догадывалась, что проклятьем заклеймена именно она. В этой толпе рабочих нет. Народа нет. Пролетариата нет. Это - студенты, курсистки, начинающие приват-доценты и кончающие профессора. Это интеллигенция и только интеллигенция.

Моя кухарка Дуня, неграмотная рязанская девка, узнав об отречении имп. Николая Второго, ревела белугой: "Ах, что-то будет, что-то будет"! Что именно будет, она, конечно, не могла знать с такой степенью точности, как знали: Достоевский, Толстой, Менделеев и Охранное отделение. Дворник, который таскал дрова ко мне на седьмой этаж (центрального отопления у нас в доме не было) дворник с демонстративным грохотом сбросил на пол свою вязанку дров и сказал мне:

- Что - добились? Царя уволили? - Дальше следовала совершенно непечатная тирада.

Я ответил, что я здесь не при чем, но я был студентом, и в памяти "народа" остались еще студенческие прегрешения революции. В глазах дворника я, студент, был тоже революционером. Дворник выругался еще раз и изрек пророчество:

- Ну, ежели без царя - так теперь вы сами дрова таскайте, - а я в деревню уеду, ну вас всех ко всем чертям!

Мой кузен, металлист Тимоша, посоветовал мне в рабочий район в студенческой фуражке не показываться - рабочие изобьют. Я навсегда снял свою студенческую фуражку. Ни мой дворник, ни сотоварищи Тимоши еще не знали того, что в феврале 1917 года по меньшей мере половина студенчества повернулась против революции и к октябрю того же года против революции повернулось все студенчество - одно из самых таинственных явлений русской истории.

"Студенты" делали революцию, и "народ" в 1917 году собирался бить студентов, а в 1905-ом и в самом деле бил: в Москве и Петербурге шли массовые избиения студентов "черной сотней". В Кишиневе и в Баку били студентов и евреев. Как и во всяком "народном суде" били кого попало и, как общее правило, не того, кого следовало бы: студенческую форму по традиции носили как раз правые круги студенчества, революционеры, - так же традиционно, - подделывались под "рабочие блузы", а от погромов страдала та часть еврейского населения, которая была настроена вполне лояльно, консервативно, ходила в синагогу и была "буржуазной" насквозь. На эти погромы русское правительство ответило изданием специального закона о массовых насилиях на религиозной или племенной подкладке - раньше в таком законе и нужды никакой не было.