Диктатура

Другой вопрос состоит в том, кто был субъектом суверенной диктатуры, выступавшей под именем «революционного правительства» (gouvernement revolutionnaire). Официально этого слова избегали, потому что оно было одним из лозунгов контрреволюции[282], а кроме того сильно напоминало о господстве военщины, которого якобинцы более всего опасались как «стратегократии». Но в уже упоминавшейся речи Барера представлена тем не менее ясная картина такой правовой ситуации, перед которой блекнут все привычные высказывания о диктатуре Комитета общественного спасения или Робеспьера. В этой речи не могла не содержаться ссылка на республиканский Рим, равно как и на то, что во времена революций и заговоров в интересах свободы потребна диктаторская власть. Такой власти Барер, по его словам, однако, не требует, когда предлагает учредить Комитет общественного спасения, ибо Комитет этот не должен иметь законодательных полномочий и будет всегда оставаться ответственным перед Конвентом. Он должен только контролировать исполнительную власть и следить, чтобы она действовала без промедлений. О том, какое практическое значение было присуще этому будто бы столь невинному надзорному праву, будет сказано в следующей главе. Но доказательства Барера в любом случае сводятся к тому, что Комитет не является диктатурой, поскольку не совмещает в себе законодательных и исполнительных полномочий. Отсюда как будто следует, что это было обычное понятие диктатуры, понимаемой как упразднение разделения властей. Но в Национальном конвенте законодательная и исполнительная власть были как раз совмещены. И если Барер в своей речи называет Национальный конвент носителем диктаторской функции, то это все же должно бросаться в глаза, поскольку согласно тому, как диктатура до сих пор понималась в XVIII в., диктатор хотя и может заставить законы замолчать, но не может сам издавать их[283]. Барер же, у которого перед глазами была суверенная диктатура Национального конвента, употребляет это слово иначе, нежели это следовало из терминологии XVIII в., в которой во внимание принималась только комиссарская диктатура. Однако, продолжает он, диктатура эта необходима и легитимна, ибо на самом деле здесь диктатуру осуществляет над собой сам народ, а с такой диктатурой могут смириться даже свободные и просвещенные люди.

Сколь могущественным с течением времени ни становился Комитет общественного спасения, не подлежит никакому сомнению, что в правовом отношении он оставался комиссией Национального конвента и действовал только по его поручению. Здесь тоже имело место типичное развитие, когда рабочая комиссия начинала превалировать над принимающим решения пленумом и всем заправлять на деле, а затем внутри самой комиссии постепенно обозначалось преобладание одного человека, так что (в трехмесячный период с момента казни Дантона до 9 термидора) Робеспьер получил полную власть над Комитетом, а последний – над Конвентом, который единогласно и без обсуждения принимал все ходатайства и предложения. Но если держаться фактического политического положения дел, то Комитет общественного спасения не был единственной комиссией Конвента. Самостоятельную деятельность развил, в частности, комитет всеобщей безопасности (comite de sürete générale), история которого еще даже не написана. В финансовом отношении Комитет всегда оставался зависим от Конвента. Поэтому и в политическом отношении не совсем справедливы слова Дюги о том, что с 1792 по 1795 г. комиссии Конвента были «истинными носителями власти» (veritables detenteurs du pouvoir)[284]. Как показало 9 термидора, решающей инстанцией также и в политическом отношении долгое время оставался Национальный конвент. С тем, что в правовом аспекте принимался во внимание он один, никто не спорил. Из него одного выводили свои полномочия народные комиссары, на его «всемогущество» (toute-puissance) они ссылались, когда провинции предъявляли им, как они выражались, смехотворное возражение касательно разделения властей. вся их деятельность заключалась только в том, чтобы осуществлять власть Конвента, и в критических ситуациях, когда, не имея особого поручения, они действовали на свой страх и риск (как в случае с предательством Дюмурье), они ссылались только на авторитет Конвента. «Импульс» всегда исходил от него. Источником всей государственной власти, в период с 1792 по 1795 г. развертывавшей во Франции с такой непосредственностью и безудержностью, был Национальный конвент, как тогда любили говорить, она «эманировала» из него, а его собственные полномочия были лишь непосредственными эманациями учредительной власти, признаваемой и им самим.

Глава 5 Практика народных комиссаров в период Французской революции [285]