Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва

Не знаю, кому из них пришла в голову мысль снова «словить кайф». Теперь об этом можно только гадать. Но факт остается фактом. Анна снова едет к «друзьям», чтобы заправиться и одновременно расслабиться. Однако она перебирает и… умирает. Дима должен был знать об этом. Иначе он бы не стал твердить Громову, что Анна уехала за границу. А узнать об этом он мог только одним способом — прийти в милицию на опознание, увидеть труп Анны и сказать, что он не знает эту женщину. Зачем ему это было нужно? Деньги. Он ведь сам сказал, что они не родные брат и сестра, и в случае ее смерти он никак не мог претендовать на свою долю в наследстве. А вот если сестричка просто сбежала… Тогда совсем иной расклад. Он может жить в ее доме, пользоваться ее счетами да и прочими благами…

На улице стемнело, а я все сидела в галерее и не хотела отсюда уходить. Я сидела в темноте… Мне иногда нравится, особенно, когда я чувствую усталость, находиться в полной тьме. Тогда я чувствую странное единение с окружающими меня вещами, мы словно начинаем говорить на одном языке… И многое, очень многое из сложного и непонятного становится простым и очевидным. Так было и сейчас. Даже без недостающего фрагмента я знала все, что произошло в тот роковой день в усадьбе, и почему была убита графиня. Что ж… Я ей не судья. Если она и была в чем-то виновата, то заплатила за это сполна. Но именно сегодня вечером я поняла и другое… Я поняла, зачем она приходила ко мне и о какой помощи просила.

— Привет, — услышала я за спиной самый родной в мире голос. — Что ты сидишь в потемках?

— Включи свет, — попросила я Матвея.

Он сразу же исполнил мою просьбу.

Я посмотрела на него и поняла, что вопрос, как все прошло, попросту неуместен.

— Ужинать будешь?

Он отрицательно покачал головой. Подошел ко мне, сел рядом и прижал меня к себе.

— Все кончено, Бельчонок. Теперь остались только формальности.

Я покрепче обняла его.

— Ее показывали Диме. Но он ее не опознал.

— Я догадалась. Надеюсь, он навсегда исчез отсюда?

— Да, — ответил Громов, — можешь не волноваться. Я заехал к нему на обратном пути и доходчиво объяснил некоторые вещи. Больше мы его не увидим.

Мы замолчали. Просто сидели рядом, обнявшись. И это тихое, спокойное, я бы даже сказала умиротворенное чувство для меня и было самим счастьем.

— Знаешь, — прервал наше молчание Матвей, — я когда ехал домой, все думал, что бы тебе подарить…

— И что? — спросила я.

— Придумал. Сейчас покажу.

Громов поднялся и подошел к стремянке, стоявшей возле одной из стенок галереи. Взял ее и поставил рядом с портретом графини. Я недоуменно смотрела на него. Вот уж действительно, мужчины и женщины — существа с разных планет. Перед тем как он уехал, мы говорили о портрете графини. И что, Матвей решил, что он мне необыкновенно нравится? Но тут Громов повернулся ко мне.

— Знаешь, Бельчонок, я подумал, что у меня есть акварель, которая очень тебе дорога. И мне хотелось бы вернуть ее тебе…

— «Ландыши!» — закричала я.

А потом бросилась к Матвею. Боже мой, из всех подарков, которые можно было бы мне подарить, он выбрал самый чудесный в мире! Я обняла Матвея и поцеловала его.

— Угадал? — засмеялся он.

— Еще как! — воскликнула я. — Это же… Ты чудо!

У меня не хватало слов, чтобы выразить все свои чувства. Наконец-то «Ландыши» вернутся ко мне!

— Я подумал, что они должны быть у тебя. Захочешь — оставишь здесь, а нет — увезешь к себе… Ведь вы с отцом жили все время вместе.

Я кивнула. Да, это он хорошо придумал. Место «Ландышей» в моей квартире, где до сих пор хранятся многие вещи отца. В его комнате я и повешу эту акварель.

— Я отвезу ее туда. — Наконец я смогла произнести хоть что-то внятное.

— Тогда я сейчас же ее сниму.

Он приставил стремянку поближе к картине и стал подниматься. Вот уже Матвей стоит на последней ступеньке, еще мгновение, и он начнет ее снимать. Но тут по галерее стал разгуливать неизвестно откуда взявшийся сквозняк. Рука Матвея дрогнула, и вместо «Ландышей» он ухватился за портрет графини. Стремянка покачнулась, я кинулась к Матвею и постаралась удержать лестницу, чтобы она не грохнулась на пол. И если стремянка устояла, то «графине» повезло меньше: картина покачнулась, и старый шнур, на котором она висела, лопнул. Портрет с грохотом рухнул на пол.

Я подошла к нему, следом за мной — спустившийся вниз Громов. Мы наклонились над картиной. Рама раскололась пополам, но сам портрет, кажется, не пострадал. Матвей поднял «графиню».

— Нужно будет отвезти ее к реставраторам.

— Смотри… — показала я на то место, где рама отошла от холста.

— Вот это да! — воскликнул Громов.

И действительно, мы совершенно отчетливо увидели, что за портретом графини художник спрятал еще одну картину.

— Давай посмотрим, что там! — предложила я.

— Нет… Мы можем повредить картину.

— Перестань, я это проделывала сотни раз в мастерской у отца. Мне только нужны тонкие щипцы…

— Кажется, у нас такие есть, — сказал Громов. — Сейчас принесу.