Дилемма Джексона

Сначала они говорили о Джексоне, о его положении, о том, как удалось Бенету заполучить его обратно. А может, Джексон сам пришел к нему? Потом — о Бенете: счастлив ли он, испытывает ли страх? О Розалинде — о том, какой безоглядно счастливой она кажется, разве что в обморок от счастья не падает; о том, как хорош собой Туан, однако, судя по всему, он совершенно нищий, что-то надо сделать, чтобы помочь ему; о том, какой серьезной была Милдред, когда говорила сама и слушала то, что говорил об Индии Джексон. Несомненно, в самом Джексоне есть что-то индийское. Нежно поглаживая бледное лицо Эдварда, Анна думала о том, какой у него благородный и трагический вид и как трудно даже сейчас достучаться до него: кажется, он витает где-то далеко. Наверное, перебирает в уме свои проблемы. Он немного рассказал ей о Рэндалле, и она с волнением ждала продолжения, но не торопила его. Разумеется, она кое-что и сама знала о Рэндалле, как и все остальные, но без подробностей. То, что Эдварду пришлось ей теперь рассказать, было немногим больше, чем ей уже было известно. Возможно, ничего другого он ей и не поведает, да оно, пожалуй, и к лучшему. Теперь Эдвард разговаривал с Брэном больше, чем она. «Как странно, — подумала Анна, — мне казалось, что придется прожить жизнь, обманывая собственного сына. Будут ли в нашей жизни другие обманы?» Она молила Бога, чтобы этого не случилось. Все эти фотографии и письма, даже письмо от доктора… Некоторые она сожгла, но не все — часть оставила, чтобы Брэн мог их найти. А потом Брэн разбил камнем окно — не с этого ли все и началось? О, только бы все они были счастливы! Счастье, лошади… но еще и школа, в которой учился Эдвард… будет видно, как все устроится. «Как бы я хотела верить в Бога! Хозяйка Хэттинга, да… да! Моя любовь к Эдварду становится все сильнее, она жжет меня, я люблю его всем сердцем и буду драться за него, как тигрица. Но мне придется всегда молчать, скрывать даже от него, даже от Брэна… О, Льюэн, Льюэн, ты должен простить нас, я знаю, ты простишь».

Пока они раздевались и, выключив свет, укладывались в постель, в темноте стремясь друг к другу, в голове Эдварда тоже бродили разные мысли, менее упорядоченные, чем мысли его жены. Разумеется, он вспоминал Рэндалла, вероятно, она тоже думала о Рэндалле, предположил он. Теперь она спит. «Я снова слышу рокот волн, как тогда… Вот опять, я возвращаюсь в воду во второй раз. Больше никогда в жизни туда не поеду. Об этом я ей не рассказал, я никому об этом не рассказывал, словно мне самому предстояло в конце концов утонуть… Но теперь у меня есть она, слава богу, что я пришел к ним. О, благодарю Тебя, Господи, слезы, слезы… и вот я чувствую то же, что чувствовал тогда, когда впервые держал ее в объятиях, а она солгала мне, сказав, что уже беременна от Льюэна… О, Льюэн, где ты теперь, мудрый добрый Льюэн, ради Брэна ты должен простить нас! О, Брэн, только бы ты любил меня, только бы никогда не возненавидел. Ты вырастешь, станешь мужчиной — и что тогда? Но пока ради их блага, ради моего собственного блага… Как чудесно было там, в Пенне, в саду, после ужина, когда мы шли, рука в руке, и увидели маленький фонтанчик, услышали, как он тихо журчит в ночи, и, глубоко вздохнув, поцеловались… Мы были одни. Как там сейчас Брэн? Должно быть, спит, мне тоже надо уснуть, скоро утро. О Господи, яви нам Свою милость».

Между тем в «Королях моря» Милдред сидела на кровати Оуэна, в то время как он, в одной рубашке и брюках, сидел рядом, за туалетным столиком, и подливал виски себе в стакан. Его крупный нос покраснел, светло-голубые глаза сделались водянистыми, чувственные губы надулись, тонкие растрепанные волосы упали на лоб — таким он отражался в зеркале. Все еще возбужденные, чувствуя, что эта ночь никогда не кончится, они, разумеется, спорили. Как он невероятно красив, думала Милдред.

Возвращаясь к ранее затронутой теме, Оуэн сказал:

— Ты говорила с Джексоном, ты его заболтала, у тебя не закрывался рот…

— Послушай, — отвечала Милдред, — я уверена, что ничего или почти ничего не сказала. Он мне нашептывал на ухо об угрызениях совести, о раскаянии и прощении, и… у него такие красивые глаза…

— Будь проклят этот негодяй! — сказал Оуэн. — Подозреваю, что он может становиться невидимым, он похож на персонажа Кафки. Я бы простил его, если бы он исчез. Ты сегодня весьма красива. Наверное, я это уже говорил. Думаю, если раздвинуть шторы, можно увидеть рассвет.

— Уверена, он уже наступил, — ответила Милдред, оправляя юбку.