Дилемма Джексона

Проснулся он с тяжелым туманом в голове и ощущением несчастья. День клонился к закату, хотя темнота еще не наступила. Вдруг ему пришло в голову, что нужно немедленно ехать в Лондон. Он заспешил, собираясь: схватил пальто, запер все замки, задвинул задвижки и вышел из дома. «Ровер» стоял неподалеку, под деревьями. Бенет сел в него, но, прежде чем тронуться, на несколько мгновений опустил голову на руль.

При въезде в Лондон движение оказалось напряженным, небо между тем начало темнеть. Последняя пробка доконала Бенета, он мысленно выругался: какой же он идиот, теперь, чего доброго, весь вечер придется проторчать в машине. Наконец ему все же удалось добраться до дома. Открыв ворота, он подъехал к гаражу, потом затворил ворота и пошел к ступенькам, ведущим к парадному входу. Дом был погружен во тьму. В легких летних сумерках, стараясь встать так, чтобы ему не мешала собственная тень, Бенет, тихо ругаясь, нащупал в кармане ключи, в тусклом свете уличных фонарей отпер два замка и проскользнул в дом. Но не успел он закрыть дверь и протянуть руку к выключателю, как в смежной с холлом комнате зажегся свет и в дверном проеме возникла темная фигура. Бенет включил свет в холле.

— Здравствуйте, сэр, у вас все в порядке?

— Да, разумеется! — ответил Бенет.

— Есть какие-нибудь новости? Мне звонила мисс Розалинда.

— Нет! — резко бросил Бенет.

— Хотите поесть или…

— Нет…

— Тогда доброй ночи…

— Спокойной ночи, Джексон.

Джексон был его слугой.

Глава 2

Оуэн Силбери сидел один у себя в студии. Ему снова приснился тот же страшный сон. Он зарыт в песок по самую шею, не может пошевелить ни руками, ни ногами. Начинается прилив, вода подступает все ближе, обдает брызгами его лицо, он кричит, откидывает голову назад — это единственное доступное ему сейчас движение, — но никто к нему не бросается на помощь, вода попадает в рот, он глотает ее, она начинает заливать ему рот, он не может больше кричать, вода проникает в нос… Оуэн ненавидел этот сон — после него он просыпался больным — и страшно раздражался: ему казалось, что на самом деле это даже и не его сон. Не видел ли он нечто подобное когда-то в кино?

На следующий день после того ужасного происшествия телефон звонил не умолкая, но новостей не было. Накануне вечером Оуэн отвез Милдред в ее крохотную квартирку (ему уже надоело просить ее позволить ему снять для нее квартиру побольше). Потом вернулся в свой дом в Кенсингтоне, съел какие-то остатки, отыскавшиеся в холодильнике, выпил много виски, посмотрел новости по телевизору и лег в постель, полагая, что не сможет уснуть. Однако уснул. И вот теперь этот невыразимый ужас, ощущение хаоса и опустошения вокруг. Начнутся толки: не покончила ли девочка с собой? Оуэн нередко подумывал о самоубийстве, имея на то причины. Разве он, как художник, размышлял Оуэн, не рисует в своем воображении, не создает и не взирает на запечатленные образы деградации и мерзости? Конечно же, подобные вещи бывают объектами его искусства и, таким образом, воздействуют на него — ха-ха! Нужно не забыть выпить за Отто Дикса [17]. Уж он-то был настоящим. Оуэн продолжал сидеть в своей тихой студии, глядя на незаконченную абстрактную картину. Он ее ненавидел. Экспрессионизм, фовизм, дадаизм, кубизм, Neue Sachlichkeit [18], разного рода ужасы. Foutu m'etier [19]. Наклонившись вперед, Оуэн поскреб полотно ногтем. Он начинает становиться ленивым, а с ленью приходят безделье, терзания, одиночество, утрачивается вкус к жизни. Единственным человеком, который действительно понимал его, был дядюшка Тим, хотя даже он…

Оуэн встал, вымыл кисти, разложил их в надлежащем порядке и вытер руки тряпкой. Потом издал привычный длинный тяжелый вздох. Телефон был выключен. Оуэн медленно обошел студию, поднимая жалюзи. Яркий солнечный свет безжалостно ударил в окна. Студия была огромной, она занимала весь третий этаж его дома. Он оборудовал ее очень давно: убрал три стены и испытал неведомое дотоле наслаждение иметь собственное пространство и собственный свет.

Дом у него был высокий и просторный, он купил его на свои первые по-настоящему большие деньги и считал заслуженной наградой за невыносимое детство и рану, о которой он никогда ни с кем не говорил. У Оуэна не было ни слуги, ни уборщицы. Простой деревянный пол студии он сам содержал в идеальной чистоте. Столовая и вылизанная до блеска кухня на первом этаже, гостиная и кабинет на втором тоже были вполне сносно прибраны. В доме имелся еще и нижний, полуподвальный этаж, в котором когда-то (до эпохи Оуэна) жила горничная, а теперь хранились аккуратно составленные на стеллажах особые картины, а также всевозможные механизмы и приспособления.