Публикация «Суммы технологии» не прошла незамеченной в англоязычном мире. Многие известные периодические издания отметились анализом или рецензией. Например: «“Суммой технологии”, шедевром нехудожественной литературы, впервые переведённым на английский, Лем проехался по западной цивилизации – с поразительными последствиями. Книга будет невероятным шоком для тех, кто знает только его научную фантастику, как “Солярис” или “Кибериада”. (…) “Сумма” не для слабонервных. Начиная с названия, отсылающего к “
Американский журнал о научной фантастике, с которым Лем много лет сотрудничал в ХХ веке, посвятил «Сумме технологии» один из номеров:
В аннотации издания «Суммы технологии» на испанском языке сказано: «Книга представляет собой эссе о том, как технологии внедряются в повседневную жизнь. Она содержит большое количество предсказаний в таких областях, как кибернетика, искусственный интеллект, высокопроизводительные компьютеры, клонирование. Написана в остром на язык и критическом стиле, характерном для польского писателя. Даже шестьдесят лет спустя книга на удивление современна».
Философ будущего Станислав Лем
Станислав Лем считал себя реалистическим писателем, не умеющим и не желающим писать произведения, которые были бы выдуманными, имели бы беспроблемный характер, были бы какой-то игрой воображения, исключающей связь с сегодняшними или будущими делами. И он соглашался с тем, что занимается не футурологией в чистом виде, а тем, что может называться «философией будущего». Само понятие «философия будущего» использовалось давно. Иногда просто как синоним понятия «будущее философии», иногда как «новая философия» (в сороковых годах девятнадцатого века), а в сороковых годах двадцатого века это понятие применялось как синоним понятию «футурология», иногда как составная часть «футурологии», но не прижилось. Лем писал: «В то же время “философия будущего” как любая “обычная нормальная” системная философская школа должна иметь разделы: онтологию, эпистемологию, а также этику. И потому толкования должны показывать онтологические, познавательные и, в конце концов, морально-этические последствия, как производные изменений, которые в момент их объявления нисколько не были для всех вероятны. Более того, они не могут быть даже поняты, не могут быть приняты за высказывания, которые, быть может, в другой форме, но в самом корне похожи на тождественности, и могут исполниться, причём быстрее, чем думает тот, кто их родил в своей голове и хочет ими попотчевать других. Словно всё уже было сказано, но ничего не было понято, следовательно, ни за прогноз возможной фальсификации, ни за логическое доказательство определённой “невозможности реализации чего-нибудь” не могло быть принято. (…) Философия будущего должна заниматься последствиями открытий, которые не открыли, хотя уже где-то, в какой-то основе науки, они начинают прорастать, и над ними уже стоят инвесторы большого капитала. (…) Философия будущего должна готовить человечество к тому, что будет с его судьбой, то есть с ним самим в XXI веке и в третьем тысячелетии» («Мой взгляд на литературу», с. 638–641).