Дилогия об изгоняющем дьявола

Крис прижала тампон к руке и протерла нужное место.

— А теперь уходите! — решительно приказал Каррас, вонзая иглу в тело.

Крис вышла.

— Да, уж мы-то знаем, как ты заботишься о матерях, дорогой Каррас! — закричал бес.

Иезуит отступил и некоторое время не мог шевельнуться. Потом вынул иглу и посмотрел на закатившиеся глаза. Из горла Риган доносилось тихое медленное пение, похожее на голос мальчика из церковного хора:

— Tantum ergo sacramentum veneremur cernui...

Это был католический гимн. Каррас стоял как вкопанный, пока продолжалось жуткое, леденящее кровь пение. Он поднял глаза и увидел Мэррина с полотенцем в руках. Аккуратно и очень осторожно он вытер рвоту с шеи и лица Риган.

— ...Et antiquum documentum...

Пение продолжалось.

Чей же это голос? И эти обрывки: Дэннингс, окно...

Каррас не заметил, как вернулась Шарон и взяла полотенце из рук Мэррина

— Я закончу, святой отец,— сказала она. — Уже все прошло. Перед компазином я бы хотела переодеть ее и немного привести в порядок. Можно? Вы не могли бы на минуточку выйти?

Священники вышли в теплый полутемный зал и устало прислонились к стене.

Каррас все еще прислушивался к страшному приглушенному пению, раздававшемуся из комнаты. Через несколько секунд он обратился к Мэррину:

— Вы говорили... вы говорили мне, что в ней только одна... новая личность.

— Да.

Они разговаривали, опустив головы, будто на исповеди.

— А все остальное — только формы приступов. Да, здесь всего... всего один бес. Я знаю, что вы сомневаетесь. Видите ли, этот бес... В общем, я один раз уже встречался с ним. Он очень могучий, очень.

Они снова помолчали, потом заговорил Каррас:

— Говорят, что бес появляется помимо желания жертвы.

— Да, это так... это так. Он может появиться и там, где нет греха.

— Тогда какова цель одержимости? — спросил Каррас, хмурясь.— Отчего это происходит?

— Кто знает,— ответил Мэррин, задумался на секунду, потом продолжил: — Мне, однако, кажется, что цель беса — не сама жертва, а другие люди, мы... те, кто видит все это, кто живет здесь. И я думаю, я уверен, он хочет, чтобы мы отчаялись, потеряли человеческий облик и сами стали зверьми, подлыми, разложившимися личностями, забывшими о человеческом достоинстве. В этом, видимо, и весь секрет — дьяволу нужно, чтобы мы сами считали себя недостойными. Я думаю, что вера в Бога зависит не от разума, а от нашей любви, от того, считаем ли мы, что Бог любит нас...

Мэррин помолчал, а потом заговорил медленней, как бы вспоминая о чем-то:

— Он знает... бес знает, куда бить. Тогда, давно, я даже отчаялся любить ближнего своего. Некоторые люди... отталкивали меня. Это меня мучило, Дэмьен, и привело к тому, что я разочаровался в себе, после чего мог легко разочароваться и в своем Боге. Моя вера была расшатана.

Каррас с интересом посмотрел на Мэррина.

— И что же произошло потом? — спросил он.

— ...В конце концов я понял: Бог никогда не потребует от меня того, что невозможно с точки зрения психологии, что любовь, которая нужна ему, находится во мне, она в моих силах и совсем не похожа на обычные эмоциональные чувства. Совсем не похожа! Ему нужно было только, чтобы я делал все с любовью, делал даже для тех, кто отталкивает меня,— а ведь это требует от нас большой любви.— Он покачал головой.— Конечно, все ясно и так, сейчас я понимаю, Дэмьен. Но тогда не понимал. Странная слепота. Как много мужей и жен считают, что их любовь прошла, потому что сердца их не бьются в восторге при виде возлюбленного! Боже! — Он снова покачал головой.— Вот здесь-то и лежит ответ, Дэмьен... Одержимость. Не в войнах суть, как считают многие, и даже не в таких случаях, как этот... Эта девочка... бедный ребенок. Нет, главное в мелочах, Дэмьен... в бесчувственном, мелочном непонимании. Ну, ладно. Ведь и сатана не нужен, чтобы началась война. Для этого достаточно нас самих... нас самих.

Из спальни все еще доносилось ритмичное пение. Мэррин взглянул на дверь и прислушался.

— А ведь даже от зла может исходить добро. Конечно, в каком-то смысле, который мы не можем ни понять, ни увидеть.— Мэррин помолчал.— Возможно, что зло — это суровое испытание добра,— задумчиво продолжал он.—

  И возможно, даже сатана, сам сатана, не желая этого, делает что-то такое, что потом служит во благо добру.

— А если бес будет изгнан,— спросил Каррас,— какая гарантия, что он больше не вернется назад?

— Я не знаю,— ответил Мэррин,— не знаю. Но такого не случалось никогда.— Он приложил руку к лицу.— Дэмьен. Какое красивое имя.

Каррас почувствовал смертельную усталость в его голосе. И что-то еще. Какое-то усилие, которым он пытался подавить боль.

Неожиданно Мэррин шагнул вперед, извинился и, закрыв лицо руками, поспешил вниз, в ванную. Каррас же почувствовал откровенную зависть к сильной и искренней вере иезуита. Пение прекратилось. Чем же кончится эта ночь? Он глубоко вздохнул и вернулся в спальню. Риган заснула. «Наконец-то! — подумал Каррас.— И наконец-то можно отдохнуть».

Он нагнулся, взял ее худенькую ручку и начал следить за секундной стрелкой часов.

— Почему ты так со мной поступил, Димми?

Дэмьен застыл от ужаса.

— Почему?