Димитрий Самозванец

Чернец. Вчера еще он отдал в Успенский собор все иконы Годуновых, во все монастыри послал подарки и деньги на братскую трапезу.

Старец. Царское сердце!

Дворцовый истопник. Как созвал сегодня бояр на пир, так прежде всего спросил у боярина Вельского: "Есть ли угощение для моего народа? Пусть веселится народ, – примолвил царь, – без его радости и нам нет веселья!"

Стрелец. Дай Бог ему здоровья!

Истопник. Такой милостивец, что, на кого взглянет, как солнышком согреет, а кому слово молвит, как медом попотчевает.

Чернец. А как он грустил, родимый, как плакал в церкви архистратига Михаила, преклонясь на гроб отца своего, покойного государя Иван Васильевича! Сердце раздиралось, смотря на него! Я сам слышал, как он сказал: "О, родитель любезный! Ты оставил меня в сиротстве и гонении; но святыми молитвами твоими я цел и державствую!" (105). Все бывшие в церкви так и зарыдали, а народ воскликнул: "То истинный Димитрий!"

Старец. Да уже как не стало Годуновых, так некому и лгать, что он не истинный царевич. Кому это лучше знать, как не боярину Богдану Яковлевичу Вельскому. Ведь он вырос и состарелся в царских палатах, был в большой милости у покойного царя Ивана Васильевича, был пестуном детей царских и знает все тайное, что делалось в палатах. А боярин Вельский всенародно на Лобном месте снял с груди образ Николая Чудотворца, поцеловал его и клялся, что новый царь есть истинный сын Иоаннов, спасенный и данный нам Николаем Чудотворцем, убеждал со слезами любить того, кто возлюблен Богом, и служить ему верно. (106). Ну как бы осмелился такой знаменитый боярин лжесвидетельствовать пред народом и губить душу свою?

Стрелец. Да кто посмеет теперь усомниться? Скажи слово – так мы тотчас сорвем голову, как маковку!

Ратник. Смерть всякому злодею!

Ямщик. Разорвем на части!

Стрелец. Подай-ка сюда ведро с медом, Васька! Вот и ковш! (Пьет.) За здоровье царя Димитрия Ивановича! Ура!

Все. Да здравствует царь наш Димитрий Иванович! Ура!

* * *

После пышного пиршества в Золотой палате бояре разошлись по домам, чтоб отдохнуть по обычаю, а Лжедимитрий остался во дворце с приближенными своими поляками, иезуитами и чужеземными телохранителями. Из русских был при нем один Петр Федорович Басманов, который из приверженности к царю отказался от всех русских обычаев. Лжедимитрий велел следовать за собою Басманову, Меховецкому, Бучинскому, иезуиту Савицкому и капитану своих драбантов Маржерету и пошел в рабочую палату царя Бориса, которая оставалась запертою со дня свержения Феодора с престола.

Вошед в палату, Лжедимитрий остановился посредине и, осмотревшись кругом, задумался и склонил голову.

– За пять лет пред сим я видел здесь того, пред кем трепетала целая Россия! – сказал он. – Будучи тогда бесприютным сиротою, изгнанником, скрываясь от злобы Бориса в монашеской одежде, с трепетом предстал я пред могущественного врага, которого почитал непобедимым, и возродился мужеством, увидев слабость его в часы внутренней скорби. О, если б эти стены могли говорить, они поведали бы много истин… – Лжедимитрий, помолчав немного, продолжал: – Друзья мои! прошу вас, припоминайте мне часто, что я человек!.. Борис, Борис! Ты уповал на силу твою – она сокрушилась, как паутина от дуновения ветра… Грустно сильному на развалинах силы и могущества!

– Государь! – сказал иезуит Савицкий. – Рассей мрачные твои мысли воспоминанием, что ты ведом самим Богом к могуществу для благоденствия человечества. Борис был похититель престола, думавший единственно о земном величии, а ты государь законный; ты рожден для спасения душ твоих подданных. Как тебе равняться с Годуновым?

Лжедимитрий улыбнулся принужденно и прервал речь иезуита, сказав: