Димитрий Самозванец

— Есть человека два, — отвечал Басманов. — Это наука введена еще отцом твоим, государь. Вот дела его же царствования: книги о сошном и вытном письме[346] и книги писцовые. Кое-что у нас начато для измерения государства, для узнания его силы и средств. Но это одни слабые начала.

— В этом шкафе все дела львиные, — сказал, улыбаясь, царь, — но вот и лисья нора. Отопри-ка этот ящик, Басманов. Надпись на нем «Дела тайные» показывает что-то не-s обыкновенное.

Басманов отпер ящик и стал вынимать бумаги и книги, которые принимали Меховецкий и Бучинский, а царь бегло просматривал.

— Вот «Следствие Углицкое», государь! — сказал Басманов, подавая толстую связку бумаг. Лжедимитрий громко захохотал.

— Годунов назвал повесть о моем избавлении сказкою, — примолвил он. — Вот теперь и его творение поступило в число сказок! — Лжедимитрий вдруг принял пасмурный вид и сказал: — Жаль мне только безвинных, которые претерпели мучения при допросах. Но что делать? Басманов, припрячь это дело: мы на досуге напишем возражение и сохраним для потомства.

— «Тайная цыфирь, или Новая азбука для письма вязью»! — сказал Басманов, подавая свиток.

— Видишь ли, Меховецкий, что и мы не новички в делах политики. Эту часть разумел Борис; нам надобно учиться у него. Возьми это к себе, господин канцлер.

— «Астрономия и Алхимия» английского мудреца Джона Ди, переведенная в Посольском приказе для царя Бориса, — сказал Басманов, подавая большую толстую книгу.

— Патер Савицкий! Это по вашей части, — примолвил царь, подавая книгу иезуиту. — Кажется, что Годунов не искал золота в горнилах алхимических, подобно нашему приятелю Сигизмунду, — примолвил царь. — Борис нашел вернейшее средство наполнять свои мешки золотом, а именно опалою. Это средство было его алхимией. Но, неуверенный в прочности настоящего, Годунов беспрестанно старался проникнуть в будущее гаданиями, астрологией и всем, чем только надеялся достигнуть своей цели. Поверите ли, господа, что он предлагал этому математику, Джону Ди, тысячу рублей годового жалования с царским содержанием, чтоб он поселился в России[347]. К чести науки, Ди, видно, предузнал судьбу Бориса и отказался. Что далее, Басманов?

— Вот знаменитая «Черная книга»[348] Годунова, в которую вписаны все подозрительные и беспокойные люди, — сказал Басманов.

— Подозрительные люди — льстецы, а беспокойные — именно те, которых менее всего должно опасаться, — сказал Бучинский. — Ты знаешь, государь, правило: кто ласкается, тот или обманул, или обмануть хочет. Кто ж много болтает, бранит и ропщет, тот не опасен, по пословице: «Собака, которая лает издали, не укусит». Истинно подозрительные и беспокойные люди не так легко открываются и так поступают, что их ловят на деле, а не на умысле. В этих случаях обыкновенно бывает так: оставляют в покое поджигателей, а преследуют тех, которые бьют в набат на пожар. Вели сжечь это, государь! Напрасно будешь смущать себя.

— А я иначе думаю об этом! — примолвил патер Савицкий.

Лжедимитрий взял книгу и, перевертывая листы, сказал:

— Отметки написаны рукою Бориса перед каждым именем. Перед одним: не давать ходу; перед другим: держать в почетной ссылке; перед третьим: погубить при случае: перед четвертым: держать в черном теле. Нет, это не львиные дела Годунова. Позволяю тебе сжечь это, Бучинский!

— Жаль! — сказал патер Савицкий.

— Список тайных верных слуг, — сказал Басманов.

— Всех этих молодцев за ворота! — примолвил царь. — Басманов, выгони их всех из Москвы. Мне не надобно слуг Годунова, и притом еще тайных.

— Все они будут так же усердно служить тебе, государь, как и Годунову! — отвечал с улыбкою Басманов. — Эти люди, как собаки в доме: кто их кормит, тому они и служат.

— А если кто даст более корму, так растерзают прежнего господина, — возразил Лжедимитрий. — Знаю я этих верных слуг! Вон их, за город!

— Дельно! — воскликнул Меховецкий.

— Напрасно! — примолвил патер Савицкий. — Их можно было бы употребить с пользою.

— Вот, государь, то орудие, которым Годунов думал утвердиться на царстве и которое погубило его, как лопнувшая пушка от слишком большого заряда. Это изветы и всякие сплетни, по которым он губил одних кознями других[349].

Лжедимитрий взял один из свитков и, бегло пересматривая листы, сказал:

— Большая часть без подписи имени. Но я узнаю некоторых. Вот милая ручка Семена Годунова! А вот и верного всем князя Василия Шуйского. Работал он много, бедняжка, да жаль, что по-пустому! Не хочу видеть этого плода взаимной злобы и зависти: в огонь!

— Прекрасно! — сказал Меховецкий. — Правду говорить должно явно, открыто и обнаруживать злые умыслы не робея. Тогда узнаем истинных врагов и друзей! Обо всем, о чем я говорю тебе тайно, государь, готов сказать на площади, если только самое дело не требует скрытности для успеха. На злых буду указывать среди двора и в народе. Так быть должно.

— Не так, не так! — воскликнул патер Савицкий. — Я должен поговорить с тобою об этом, государь, наедине.