Димитров

Письма, которыми они обменивались, документы, которые посылал Коларов в Моабит, чтобы Димитров использовал их на суде, говорили о верности дружбе. Еще в сентябре Коларов выехал в Париж, чтобы принять участие в заседаниях Международной следственной комиссии.

Да, мировая общественность была с ним, с Димитровым. Он чувствовал это и по взглядам журналистов, присутствовавших на процессе, даже по глазам тюремных стражников…

После долгого одиночества неожиданно наступил день, когда Димитров увидел близкого человека. В зал суда вошла дама. Сначала она робко огляделась, а затем, увидев подсудимого, широко и ласково ему улыбнулась. Улыбнулся и подсудимый, радостно закивал. Это обратило внимание сидящих в зале. Д-р Бюнгер ударил по звонку.

— Знаете, госпожа, здесь имперский суд и потому следует держаться серьезней!

Женщина покраснела и сказала про себя: «Знаю, что это фашистский суд, ну и что же? Ведь подсудимый-то — мой брат».

Это была Елена Димитрова, прибывшая из Москвы повидать брата и засвидетельствовать перед судом его невиновность, как она это уже сделала на контрпроцессе в Лондоне.

Бюнгер распорядился начать ее допрос. «Что сейчас произойдет, если она растеряется, потеряет присутствие духа среди этих взглядов, со всех сторон пронизывающих ее, среди этих озлобленных людей?» Елена поглядела на брата и облегченно вздохнула: он был спокоен, и его спокойствие укрепило в ней силы. Неожиданно для всех Димитров обратился к сестре:

— Знает ли свидетель, что я, находясь в Берлине в 1930–1933 годах, занимался исключительно делами, связанными с борьбой в Болгарии?

— Да, — ответила она, — подсудимый Димитров был в Берлине с 1930 по 1933 год, и занимался он делами болгарского революционного движения. Он подготовлял общественное мнение к поддержке борьбы за полную и безусловную амнистию болгарских заключенных и эмигрантов.

— Знает ли свидетель, — продолжал Димитров, — что я писал статьи в «Импрекор» о положении в Болгарии и что я жил на деньги, получаемые за эти статьи?

— Подсудимый Димитров был одним из редакторов «Импрекора» и принимал в нем деятельное участие как публицист. Он…

— Довольно! — прервал Бюнгер. — Вопросы буду задавать я. Вам, Димитров, я не давал слова.

Лысая голова Бюнгера покраснела. Он понял, что его опять провели. Зло поглядывая то на подсудимого, то на его сестру, он рылся в огромном деле, а потом, хотя и с опозданием, начал задавать вопросы. Наконец он сказал с досадой;

— Свидетельница свободна! — и подал знак вывести ее.

Елена покинула зал глубоко взволнованная. В коридоре она задержалась, чтобы дождаться конца заседания и попросить о свидании с братом.

Свидание произошло в маленькой и пустой комнате в присутствии официального адвоката д-ра Тейхерта, переводчика и полицейского. Тейхерт, пожевывая бутерброд, внушал Елене:

— Скажите брату, чтобы он держался вежливее и внимательнее к суду, иначе не могу отвечать за его голову.

Елена восторженно глядела на брата, у нее не было ни времени, ни желания прислушиваться к словам фашистского адвоката. Она рассказывала брату, какие большие размеры приняла борьба за его освобождение и что говорят о нем его товарищи.

Переводчик настороженно слушал, боясь пропустить какое-либо недозволенное, опасное слово, от которого может зависеть судьба третьего райха. Он сидел, вытянув шею, широко раскрыв бегающие глаза профессионала шпиона.

— Говорили тебе что-нибудь, когда посылали тебя сюда?

— Нет, они полагаются на тебя… они восхищены тобой.

Переводчик недоумевал, о ком идет речь. Кто эти «они»? И на всякий случай сказал:

— Прошу, не говорите на политические темы.

— Имеешь ли сведения из Болгарии? — продолжал Димитров.

— Нет.

— Мама скоро приедет?

— Предполагаю, скоро.

— Ты что думаешь делать?

— Поеду по Европе и буду рассказывать, как могу и о чем знаю…

Наступила короткая пауза. Затем Димитров спросил о смерти Любы, вспомнил о ее мученической жизни. Потом опять заговорил о прошлом, о матери.

Вмешался полицейский:

— Время истекло, госпожа. Прошу!

Елена взглянула на часы и вздохнула. Сказала еще несколько слов, обняла брата, поцеловала, и глаза ее наполнились слезами.

— Не срами меня, — сказал Димитров и нежно, по-отцовски похлопал ее по плечу. — Не срами!

— До свидания, брат! Прости за слабость…

Елена вышла из здания суда, а затем уехала из Германии так же внезапно, как и приехала.

Стояла глубокая осень. По бульварам Лейпцига гулял холодный ветер, вода в каналах потемнела, с деревьев тихо опадали последние листья.

В один из таких коротких осенних дней в Лейпциг прибыла Парашкева Димитрова со своей дочерью Магдалиной. Остановились они в гостинице «Регина». Гитлеровцы немедленно установили наблюдательные посты у гостиницы: их пугало даже присутствие семидесятидвухлетней женщины.