Димитров

— Здесь не место для намеков по адресу правительства и для утверждений, которые давно уже опровергнуты.

Димитров отбросил прядь волос, упавших ему на глаза, и как ни в чем не бывало вернулся к поджогу рейхстага:

— Я уже раньше заявил, что в одном пункте согласен с обвинительным актом. Теперь я должен подтвердить это свое согласие. Оно относится к вопросу о том, устроил ли Ван дер Люббе поджог один, или у него были сообщники… Я считаю, что Ван дер Люббе действительно не один поджег рейхстаг. На основании экспертизы и данных судебного разбирательства я прихожу к выводу, что поджог в пленарном зале рейхстага был другого рода, чем поджог в ресторане, в нижнем этаже и т. д… Пленарный зал подожжен другими людьми и другим способом. Поджоги Люббе и поджог в пленарном зале совпадают только по времени, а в остальных отношениях они в корне различны. Вероятнее всего, что Люббе — бессознательное орудие этих людей, орудие, которым злоупотребили… Ван дер Люббе был не один, но с ним были не Торглер, не Попов, не Танев, не Димитров.

Повернувшись к Ван дер Люббе, Димитров сказал:

— Глупый Ван дер Люббе не мог знать, что, когда он делал свои неловкие попытки поджога в ресторане, в коридоре и в нижнем этаже, в это же самое время неизвестные, применив горючую жидкость, о которой говорил доктор Шатц, совершили поджог пленарного зала.

Ван дер Люббе начал смеяться. Вся его фигура сотрясалась от беззвучного смеха. Внимание всего зала, судей и обвиняемых обратилось на Люббе. Председатель явно смущен. Что с Люббе, может быть, наступает просветление в его помраченном сознании? Может быть, завтра всему миру станет известно, что несчастному Люббе действительно давали специальное наркотическое средство, как это утверждала «Коричневая книга»?[37]

Димитров, указывая на сотрясающегося в идиотском смехе Ван дер Люббе, заканчивает свою мысль:

— Неизвестный провокатор позаботился обо всех приготовлениях к поджогу. Этот Мефистофель сумел бесследно исчезнуть. И вот здесь присутствует глупое орудие, жалкий Фауст, а Мефистофель исчез.

Вновь повернувшись к суду, Димитров воскликнул:

— Кто такой Ван дер Люббе? Коммунист? Отнюдь нет! Анархист? Нет! Он деклассированный рабочий, он бунтующий люмпен-пролетарий, тварь, которой злоупотребили, которую использовали против рабочего класса. Нет, он не коммунист. Он не анархист. Ни один коммунист в мире, ни один анархист не будет вести себя на суде так, как ведет себя Ван дер Люббе. Подлинные анархисты совершают бессмысленные дела, но на суде они держат ответ и объясняют свои цели. Если бы какой-нибудь коммунист сделал что-либо подобное, он не молчал бы на суде, когда на скамье подсудимых сидят невинные. Нет, Ван дер Люббе не коммунист, не анархист; он орудие, которым злоупотребил фашизм'.

Бюнгер посмотрел на часы.

— Когда вы намерены кончить свою речь?

— Я хочу говорить еще полчаса. Я должен высказать свое мнение по этому вопросу…

— Нельзя же говорить бесконечно!

— В течение трех месяцев процесса вы, господин председатель, бесчисленное множество раз вынуждали меня к молчанию, обещая, что в конце процесса я смогу подробно говорить в свою защиту. И вот пришел этот конец, но вопреки вашему обещанию вы снова ограничиваете меня в моем праве говорить.

Ответив председателю, Димитров сразу перешел к делу:

— Поджигателей искали не там, где они были, а там, где их не было. Их искали в рядах компартии, и это было неправильно. Это, дало возможность истинным поджигателям исчезнуть. Решили: раз не схватили и не посмели схватить истинных виновников поджога, то надо схватить других, так сказать, эрзац-поджигателей рейхстага…

— Я запрещаю вам это! — обрывает Димитрова председатель. — Я даю вам еще десять минут.

— Я имею право вносить и мотивировать предложения по поводу приговора, — возражает Димитров. — Верховный прокурор в своей речи рассматривал все показания коммунистов как незаслуживающие доверия. Я не занимаю подобной позиции. Я не могу утверждать, например, что все национал-социалистские свидетели — лжецы…

— Я запрещаю вам подобные злобные выпады!

— Но разве не знаменательно, что все главные свидетели обвинения — национал-социалистские депутаты, журналисты и сторонники национал-социализма?

Бюнгер вновь поглядел на часы. Ну, разве можно с этим человеком справиться? Вот он опять говорит:

— Полицейский чиновник Гелер цитировал здесь коммунистическое стихотворение из книги, изданной в 1925 году, чтобы доказать, что в 1933 году коммунисты подожгли рейхстаг.

В зале послышался смех. Димитров переждал и продолжал:

— Я позволю себе также процитировать стихотворение величайшего поэта Германии Гете:

В пору ум готовь же свой.
На весах великих счастья
Чашам редко дан покой:
Должен ты иль подыматься,
Или долу опускаться;
Властвуй — или покоряйся,
С торжеством — иль с горем знайся,
Тяжким молотом взвивайся —
Или наковальней стой.