Димитров. Сын рабочего класса

— Преступники, которые по приказу иностранной державы, по приказу Москвы, убивают, опустошают, лишают спокойствия мирный народ и сами заявляют, что не хотят быть немцами, а хотят быть подданными Третьего Интернационала, такие преступники не могут рассматриваться как наши соотечественники…

Димитров с досадой махнул рукой.

— Они всерьез взялись за уничтожение своего народа…

АРЕСТ

9 марта 1933 года Димитров, Танев и Попов, как обычно, зашли в ресторан «Байернгоф». Был тот послеобеденный час, когда бар пустовал. Димитров выбрал стол и, не увидев знакомого официанта Гельмера, подозвал другого. Тот принял заказ и удалился.

— Так, значит, в данный момент поджигателем называется только Ван дер Люббе? — продолжал прерванный разговор Димитров.

— Ван дер Люббе и Торглер.

— Торглер — как моральный поджигатель, так ведь кажется? Надо же как-то направить следствие к Германской компартии…

— Говорят, Ван дер Люббе коммунист.

— Коммунист?! — воскликнул Димитров. — Это невероятно! Никогда ни один коммунист не вмешался бы в такую глупую террористическую аферу! Терроризм не входит в наши принципы. Нет! Нет! Это доказывает лишь то, насколько запутались гитлеровцы. Всем, кем угодно, может быть Ван дер Люббе, только не коммунистом…

— У него найден партийный билет, — сказал Танев.

— Это еще ничего не значит.

На другом конце бара, у самого входа, послышался шум, затем раскрылась тяжелая дубовая дверь, и в бар ворвались полицейские, сильно вооруженные. Находившийся среди них человек в штатском, оглядевшись, указал пальцем в сторону Димитрова. Это был официант Гельмер. Димитров его сразу узнал.

С пистолетами в руках полицейские окружили болгар.

— Руки вверх! Именем закона вы арестованы!

Трое болгар сначала заколебались, но потом встали, подняли руки и позволили себя обыскать.

— Здесь они встречались с Ван дер Люббе? — спросил полицейский.

— Да, — ответил Гельмер. — Я уже говорил об этом и готов подтвердить, где это потребуется.

Димитров, который хорошо понимал немецкий язык, взглянул на полицейского и кельнера и мрачно спросил:

— Какой Ван дер Люббе?

— Узнаете, когда придете в зал Бисмарка, господин Рудольф Гедигер, — злобно усмехнулся полицейский и поторопил своих подчиненных: — Быстрей! Быстрей!

Полицейские собрали вещи, отобранные у арестованных, и повели их к выходу. Димитров обратился к старшему полицейскому:

— Прошу вас, распорядитесь вернуть мне очки, они мне крайне необходимы.

— В Моабите очки не потребуются, там все равно темно, господин писатель, — съязвил полицейский.

— А для поджога рейхстага вам нужны были очки? — глупо сострил парень в коричневой рубахе.

— Тогда ему было светло… — подхватил такой же молодчик.

Димитров на них не взглянул.

Арестованных посадили в закрытую полицейскую машину и отвезли в рейхстаг, в зал Бисмарка, где заседала следственная комиссия.

Арестованных болгар встретил комиссар уголовной комиссии д-р Брашвиц. В резкой форме он объявил им, что полиция имеет неопровержимые доказательства об их связи с Ван дер Люббе и участии в поджоге рейхстага. Димитров ответил, что это чудовищная ложь. Брашвиц настаивал на своем и требовал подписать протокол.

Димитров заявил:

— Я отрицаю все обвинения и не подпишу никаких протоколов! Я не питаю доверия ни к какой полиции и тем более к вашей, германской полиции. Все, что я сочту нужным, я изложу письменно.

Брашвиц побагровел от злобы и приказал немедленно отвезти арестованных в тюрьму предварительного заключения при берлинском полицей-президиуме.

В тюрьме Димитров дал письменные показания, в которых, кратко обрисовав свою жизнь и деятельность, доказывал, что с поджигателями он не имеет ничего общего. О найденном у него при обыске фальшивом паспорте дал такое объяснение;

«Мои политические противники угрожали мне убийством и за границей, поэтому я не мог жить в Европе под своим настоящим именем и был вынужден проживать под другими фамилиями. К ним относится и фамилия д-ра Рудольфа Гедигера, под которой я и был арестован».

Вслед за этим Димитров написал о своей деятельности как политического эмигранта;

«В конце июня 1932 года я прибыл в Берлин и отсюда предпринял поездки в Вену, Прагу, Амстердам, Париж и Брюссель, где я старался заинтересовать этим вопросом [31] выдающихся лиц, таких, как Цвейг и др. в Австрии, профессор Неедлы и др. в Чехословакии, Барбюс, Ромен Роллан во Франции и др., редакции разных газет и журналов, разные организации — культурные, научные и др., и обеспечить их моральную и политическую поддержку в пользу требования амнистии… Написал ряд статей об экономическом и политическом положении в Болгарии, о ее внутренней и внешней политике и др.».

Наконец он заявлял: