Я от радости на одной ноге запрыгал, по комнате кругами ношусь и тонким голоском напеваю: – Ты меня сегодня обещала подстричь, а то я совсем лохматый сделался.
– Ничего, – отвечает мама, – до завтра потерпишь, не маленький.
Когда она так говорит, с ней бесполезно спорить. Подставил я ей свою голову, что бы причесала, так она ее еще сильнее взъерошила, ей почему-то повышенная взъерошенность больше нравится. Всегда мне на мальчиков указывает, у которых волосы на голове либо в колечки завиваются, как у пуделя, либо торчат в разные стороны, словно у одуванчика. Странные вкусы!
В общем, приехали мы к бабушке. Оказалось, слишком рано.
Мясо в кастрюле тушится, картошка варится, всякие вкусности еще не готовы, а есть хочется. Маялся я, маялся. Кусок колбасы со стола стянул, стою пережевываю. Тут дед с работы пришел, важный, в пиджаке с медалями! Меня увидел, по плечу похлопал: – Ты чего, – спрашивает, – лохматый такой?
Я ему объяснять принялся. Он послушал и говорит: – Пошли, пока стол накрывают, стричься. Придешь с новой прической, всех удивишь.
Я сразу согласился! Во-первых, с дедом интереснее, да и парикмахерская другая. Кроме того, скучно мне стало по квартире шататься, под ногами у взрослых путаться.
Вышли мы на большую оживленную улицу. Светло, машины весело гудят, мчатся. Людей полно, как на празднике. Прошли мимо сада Эрмитажа, свернули в тихую улочку, миновали заставленную помойками подворотню.
Заходим в парикмахерскую, народу в полутемном помещении почти никого, но все взрослые.
– Дед, – говорю, – мы, наверное, не туда пришли. Тут детей не обслуживают. Видишь, дяденька лысый в кресле сидит, и еще один у окошка очереди дожидается. Здесь, наверное, парикмахерская для лысых! …Пойдем лучше в другую.
Ну, он посмеялся надо мной, и даже лысые дяди криво усмехнулись, и отвечает: – В этой парикмахерской и взрослых и детей стригут, так что ты не волнуйся.
Подошел я к двери (в салон). Стал подглядывать, чего тетеньки там делают. Сколько ни глядел, ничего плохого не заметил. Успокоился. Вскоре и дядек лысых подстригли: три волоса завили, а один сам вывалился – вот и вся стрижка. Даже смешно!
Одним словом, пока я все это высматривал, да похихикивал, моя очередь подошла.
Захожу вместе с дедом в салон и мимо теток к креслу – бегом. Тут они все и переполошились. Оказывается, у них скамеечек для маленьких нет. Дед им что-то доказывает, а я его за рукав тяну.
– Пошли, – говорю, – отсюда. Сказал же тебе, здесь маленьких не стригут.
В это время, какая-то толстая тетенька здоровенную доску притащила, положила ее на ручки кресла и меня на нее усадила.
–Ты только не ерзай, – предупредила, – а то занозу засадишь.
Сижу я ни жив и не мертв и думаю, чего из инструмента у них еще (кроме доски) имеется.
На всякий случай спрашиваю:– А у вас ножницы для маленьких есть, а салфетка, а машинка жужжащая, для стрижки?
– Есть, – отвечают они, – а для послушных мальчиков у нас торт приготовлен.
После этого я снова успокоился, (совсем перестал нервничать, даже заулыбался).
Дождался, пока на меня накидку наденут, и глаза зажмурил. А тетенька с дедом о чем-то разговаривает.
– Как стричь будем? – спрашивает.
В общем, стали меня стричь, и только я к удовольствию приготовился, как бац, с меня салфетку снимают, уши обтряхивают.
– Все, – говорят, – малыш
Смотрят на меня, улыбаются, по голове гладят: – Какой хорошенький мальчик, просто красавец.
Да, думаю, наверное, хорошо подстригли, раз так радуются. Настроение сразу поднялось: – Спасибо, – говорю,– огромное, а торт можете себе оставить, потому что я его не очень люблю (позавчера объелся), а деду в таком возрасте вредно.
Вышли мы с дедом в коридор, я сквозь щель оставшуюся от выпавшего зуба насвистываю, уже на улицу собрался, когда он меня к зеркалу потянул:– Посмотри, как тебя остригли.
– Чего смотреть, – говорю, – главное, что хорошо и тебе нравится.
– -Нет, ты посмотри, – настаивает дед.
– Ладно, раз тебе так хочется, – соглашаюсь я.
И глянул. Посмотрел на себя в зеркало – и чуть не свалился. Вместо моей любимой молодежной прически меня под бокс подстригли.
Стою я несчастный и лысый, с маленьким чубчиком на голове, а из глаз сами собой слезы катятся.
– Дед, – говорю, – зачем ты меня изуродовал!? Как я теперь жить буду?
А ему, дураку старому, неясно!
– Чем, – спрашивает, – тебе прическа не нравится? Замечательная молодежная стрижка.
Я его чуть не убил за такие слова! Прическа! Ничего себе причесочка! Засмеют! Ой, точно засмеют! Притом сразу!
Еще позавчера над лысым смеялся. Всем детским садом смеялись. А теперь я сам таким же сделался, даже еще хуже. И зачем я только сюда заявился? Сидел бы лучше дома! Просто кошмар, да и только. На улице показаться стыдно!
– Дед, – говорю, – ты, как хочешь, а без шапки я отсюда никуда не пойду! Ты хоть тресни, не пойду! Орать, кусаться буду, а отсюда ни ногой, пока волосы не отрастут.
После таких слов он растерялся маленько. Стал передо мной заискивать. Обещал мороженого купить, конфет всяких. Раньше бы я с радостью, а здесь какой аппетит. Сразу все желание отшибло, как отрезало!