Дин Рид: трагедия красного ковбоя

Но Дин без дела не сидел и все время, пока длилась таможенная эпопея, посвятил общению с родными и друзьями. Он встретился с родителями, братьями, а также с Патрисией, Рамоной и Патоном Прайсом. Эти встречи доставили Дину много приятных минут, поскольку за минувшие два года он успел здорово соскучиться по родным, да и по Америке тоже. Вообще в последнее время Дин все чаще стал ловить себя на мысли, что разлука с родиной дается ему все тяжелее и тяжелее. Когда он был молодым, подобных чувств у него не возникало, даже более того – он с радостью уезжал из Штатов, обуреваемый неуемной жаждой повидать остальной мир. Но теперь, в конце 70-х, все было иначе. Он уже успел пресытиться путешествиями (побывал более чем в 30 странах), и его стало неумолимо тянуть на родину. Причем в ГДР он специально поселился в местах, которые напоминали ему просторы родного Колорадо, – в лесном массиве на берегу озера. Однако даже этот пейзаж не мог заменить ему тех мест, которыми он привык восторгаться с раннего детства. И когда Дин поделился этими мыслями с Прайсом, тот глубокомысленно изрек:

– Я всегда знал, что ты слишком сентиментален, чтобы любить свою родину на расстоянии. Твоя жизнь перевалила за свой экватор, впереди маячит старость, а она всегда ностальгична. Поэтому тебе стоит хорошенько подумать, где лучше встретить осень жизни: на чужбине или на своей родине.

– Неужели я так плохо выгляжу, если ты уже записываешь меня в старики? – попытался отшутиться Дин.

– Выглядишь ты прекрасно, но твои глаза полны усталости. И мне кажется, тебе пора перестать бороться с ветряными мельницами.

Дин с удивлением взглянул на своего учителя, явно не ожидая услышать от него подобных речей. Поймав этот взгляд, Прайс продолжил:

– Да, ты напоминаешь мне Дон Кихота в ядерном веке. Человека, пытающегося примирить две системы, которые по сути своей не способны к подобному примирению. Им суждено вечно враждовать и воевать друг с другом до победного конца.

– И кто же из них, по твоему мнению, победит? – поинтересовался Дин.

– Этого никто не знает. Однако лично я ратую за то, чтобы победа никому не досталась. В противном случае в мире нарушится равновесие, а это приведет к бедам гораздо большим, чем сегодняшние.

– Ты имеешь в виду ядерную войну? Но она возможна и в наши дни, причем ее угроза исходит с этой стороны. Ты разве забыл доктрину нашего бывшего министра обороны Шлессинджера, выдвинутую им чуть меньше трех лет назад? О том, что США не исключают возможности применения стратегического ядерного оружия первыми?

– Во-первых, Шлессинджера у власти больше нет. Во-вторых, его слова были обычным сотрясанием воздуха, вызванным желанием запугать своего противника. Я не верю, что ядерная война возможна, пока существуют две сверхдержавы – США и Советский Союз. Вот когда кого-то из них не станет, то возможно всякое.

– Тогда почему ты называешь меня борцом с ветряными мельницами, если я все свои силы отдаю на то, чтобы одна из этих сторон, Советский Союз, не проиграла это сражение? – удивился Дин.

– Потому что все твои старания уходят в песок. Ты пытаешься убедить себя в том, что власть и народ не одно и то же. Что есть плохие руководители, вроде ястреба Шлессинджера, а есть простые, хорошие американцы, которых эта власть водит за нос. Но ты ошибаешься. Подавляющая часть простых американцев думает точно так же, как и ястребы-министры. И сколько бы ты ни старался изменить их к лучшему, тебе это не удастся. Ты привез с собой фильм про переворот в Чили, но людям здесь глубоко наплевать на то, что происходило или происходит в этой стране. Ты же американец, ты должен знать, что здесь людей интересует только эта страна и никакая больше.

– Я другого мнения о своих соотечественниках, – вновь возразил своему учителю Дин. – Да, многие из них не видят дальше собственного носа, но много и таких, кому небезразлична судьба их родины. И они с интересом будут смотреть мой фильм о Чили.

– Повторяю, людей, о которых ты с таким восторгом говоришь, единицы. И их взгляды совершенно не изменятся от того, узнают они что-то новое о Чили или нет. Но ты попытайся показать свой фильм другим американцам – тем, которые считают Америку великой сверхдержавой. Уверен, что они назовут твою картину коммунистической пропагандой. И их позицию уже ничем не изменить: слишком глубоко пустил в этой стране свои корни антикоммунизм. И помяни мое слово, следующим после Картера президентом будет еще более ярый антикоммунист, чем все предыдущие президенты вместе взятые.

– И поэтому ты предлагаешь мне сложить оружие, вернуться на родину и почивать в кресле-качалке на ранчо в Колорадо?

– А почему бы и нет, если все происходящее вокруг тебя указывает на то, что ход истории не изменить?

– Но как в таком случае я буду выглядеть в глазах тех людей, которые мне верили?