Динамика характера: Саморегуляция при психопатологии

Видимо, действительно защитные механизмы включаются тревогой, порожденной изнутри. В данных случаях принуждения _мы можем распознать те же самые психологические процессы, которые мы наблюдали при характерной психопатологии, известной в психиатрии. Таким образом, оказывается, что пассивное, некритичное, предвосхищающее тревогу состояние сознания, присущее более или менее стабильной форме истерического характера, идентично состоянию сознания, возникающему в случаях «восстановленной памяти». В любом контексте оно включает в себя готовность уступить авторитетному мнению, принять идеи авторитета и, наконец, «поверить» в них, или, скорее, думать, что в них веришь. Каждое из этих состояний можно назвать «подчинением автономии».

В некоторых вынужденных признаниях просматриваются другие защитные механизмы, известные в психопатологии. Нам известны усилия ригидных, страдающих навязчивостью людей не только делать, но и думать и даже чувствовать, что они «должны», а также их мышление в рамках самообмана, что именно так, по их представлениям, они обязаны думать и чувствовать. Вместе с тем такое состояние является другой формой «подчинения автономии». Его можно было бы сравнить с подчинением солдата, независимое мнение которого не принимается в расчет вследствие точного подчинения Уставу. Соответственно, такие люди часто приходят к выводам, которые логически можно понять, но они совершенно нереальны, вплоть до полного абсурда; их речь полна искусственных «должно быть», «могло быть» и «наверное» (маленькие красные пятна на лице «могут быть» кровью; «можно» заразиться, взявшись за дверную ручку, и т. п.). Мысли, которые раскрывают их «возможно», «наверное» и т. п., — это не подлинные суждения о реальности. В них нет подлинной уверенности, но от них нельзя избавиться, не вызвав при этом сильной тревоги.

Описанные мной процессы, с присущим им частичным или временным отказом от подлинного суждения о реальности, действуют и для того, чтобы породить уверенность («уверенность в завтрашнем дне»), которая стала общим результатом так называемого советского показного стиля политического руководства. Думаю, что эти процессы не только аналогичны тем, которые действуют в условиях принуждения, а полностью им идентичны. От тревоги или ужаса ситуации можно избавиться, лишь перестав интересоваться реальностью и даже сознательно приняв правила, выработанные «логикой» обвинителя — логикой, в которой обычно содержится множество всевозможных «должно быть».

Так, Артур Лондон, который описывает условия («Ты должен доверять партии. Пусть она тебя направляет»), которые привели его от доверия партии к политическому преступлению в Чехословакии, говорит: «Это больше не проблема фактов или правды, а только формулировок, это мир схоластики и религиозных ересей» (London, 1971, р. 173).

Жена Лондона, которая, по существу, приняла на себя его вину, пишет: «Я не могла поверить в то, что я права, а партия — нет» (р. 304). Иными словами, она не рискнула ничего сделать, а только отказалась от своих убеждений, и, поступив так, отказалась от нормального отношения к внешней реальности. Ее утверждение — это явное выражение динамики самообмана, которая в данном случае управляется сочетанием внутренне порожденной тревожности и ужаса, индуцированного извне.

Нельзя завершить обсуждение концепции самообмана, не сказав ни слова об окружающей ее философской проблеме, в особенности потому, что эта проблема может быть тесно связана с общей концепцией внутренней защиты. Самообман может легко показаться парадоксальным. «Как может человек намеренно, сознательно не знать?» — говорят философы. Ясно, что этот процесс требует селективного контроля за поведением человека, так что эта селективность должна относиться и к тому, что человек должен знать, и к тому, что вместе с тем он может не знать. Если наличие этой проблемы совсем не беспокоило психоаналитиков, то ее решение не удовлетворяло философов. Психоаналитики могут ввести независимый бессознательный орган, Эго, которое намеренно обманывает сознательную личность. В этом смысле проблема отделения обманщика от обманутого заканчивается, но только благодаря введению описательного понятия, создающего «умное» бессознательное, и процессу, формирующему как раз такую картину пассивного сознания, которая является проблематичной.