Динамит пахнет ладаном

— Хватит зубоскалить, — устало произнес полковник Хелмс, отряхивая брюки. — Гарри, Майк! Пошлите кого-нибудь по следу. У них там стояли лошади под балконом. Зак! Исчезни! Сейчас появится маршал, я сам с ним разберусь, а тебе незачем тут мелькать. Исчезни.

«Исчезни! — возмущенно повторил Захар, спускаясь по лестнице. — Исчезни. После того, как я спас его шкуру! Ну и ладно. Ну и исчезну. Пожалеешь, когда меня рядом не окажется, ох, и пожалеешь!»

25. Огонь в ночи

Он слишком хорошо знал, как выглядят убитые. Едва заметив лежащего за порогом Медвежонка, Орлов понял — всё кончено. Надо уходить.

Все кончено. Но надо ли уходить?

«Вера ждет», — вспомнил Орлов. Надо уходить.

Пули носились по комнате, как бешеные осы. Картечь пробила стену и разнесла зеркало вдребезги. Грохот стоял неимоверный. Спрыгнув с балкона, Орлов оттолкнул лестницу, приготовленную для Хелмса.

— Ты один? — спросил Кливленд.

— Один. Медвежонок убит.

И они умчались к реке, ведя за собой двух лошадей без всадников.

Брод, отмель — и снова назад. Запутав следы, они вернулись в лагерь.

Вера ничего не спросила, и Орлов ничего не стал рассказывать.

Он нашел в сумке Медвежонка флягу с текилой и пошел прочь от костра.

— Ты куда? — окликнула его Вера.

— К реке.

— Ужин готов.

Ему было трудно говорить. Но он подумал, что Вера ни в чем не виновата. Незачем ее обижать. И сказал:

— Ешьте без меня. Не ждите.

Он спустился к воде и забрался на валун, окруженный камышами. Жадно припал к фляге. Текила обожгла горло.

Всё кончено. Надо уходить.

Он попытался обдумать то, что случилось. Но никаких мыслей не было. Была только боль и горечь.

Он чувствовал внутри себя зияющую дыру. Текила лилась в пустоту. Хмель не брал Орлова.

Журчала вода, обтекая валун. Перешептывались камыши. От этой безмятежной тишины ему хотелось заорать во весь голос. Хотелось стрелять. Хотелось взорвать к черту весь мир.

Он вдруг обнаружил, что бредет по колено в воде вдоль берега, размахивая пустой флягой.

— Я здесь, — услышал он голос Веры. — Иди ко мне.

Она сидела на песке у воды, закутавшись в одеяло. Орлов сел рядом, и она набросила край одеяла ему на плечи и голову.

— Дождь, — сказала она. — Промокнешь.

Дождь? Он провел ладонью по лицу и волосам. Мокро. Дождь.

— Я проиграл, — сказал Орлов. — Пытался блефовать. И проиграл. Медвежонка убили.

— Жаль его, — отозвалась Вера.

— Я ошибся. Всё напрасно. Я говорил с Хелмсом так, словно за мной стоит армия. «Мы такие, мы сякие, мы сами заберем ваш динамит, мы вас в пыль сотрем…» — Он потряс флягой возле уха и с отчаянием убедился, что она пуста. — Нет ничего. Ничего не осталось. Я просто забыл, что ничего не осталось. Вера! Говорю без фанфаронства, на войне я ходил по турецким тылам, как по собственному огороду. Спокойно, нагло. Потому что у меня за спиной стояли полки. Меня могли прихлопнуть, как муху! Но за мной шли колонны, конца-края не видно, пехота, драгуны, артиллерия. Их сила была моей силой. А здесь я кто? Никто. Раздулся, как пузырь. «Нам нужен динамит, и мы его возьмем!» Кому — нам? Нет никого.

Вера опустила голову на его плечо. Дождь стучал по одеялу, холодные капли скатывались по разгоряченному лицу.

— Ты все правильно сделал, — сказала она. — Не кори себя. Эти люди не верят словам. Их можно убедить только делом.

— Их можно убедить только пулей.

— Убьешь его? Тебе станет легче? А как же вагон с динамитом? Как мы его найдем без Хелмса?

Она спросила об этом так просто, будто речь шла о пропавшей безделушке. Подумаешь, всего-навсего один вагон динамита. Да только вот незадача — без Хелмса его не найти. Если б не вагон! А так-то, делайте, Павел Григорьевич, с вашим Хелмсом все, что душе угодно. Хоть целуйтесь, хоть на шпагах бейтесь. Но вагончик-то сыскать надобно, уж не обессудьте, граф…

— Прости, Вера, — сказал Орлов. — Прости меня.

— Что? За что?

— За то, что плохо о тебе думал. Прости. И за то, что пытался все сделать, не спросив тебя.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала она. — Завтра у нас будет тяжелый день.

От ее спокойного голоса ему вдруг стало легко. Легко и стыдно.

— Я бы поел чего-нибудь, — сказал он.

— Ужин еще не остыл.

Она встала, стряхивая песок.

— Как ты думаешь, — спросила Вера, — сможет Кливленд достать мне женское платье?

— У него есть какая-то родня в городе. Помогут.

— Как хорошо, — сказала она. — Как хорошо, что он с нами.

«Как хорошо, что он не пошел со мной наверх, а остался с лошадьми, — подумал Орлов. — Если б и его убили, как Медвежонка, я бы не вернулся».

Вместе с голодом к нему вернулась способность соображать. Он жадно ел жирное горячее мясо, облизывал пальцы, рвал лепешку зубами, ел и нахваливал, а сам все думал об одном — в чем был его промах?

Хелмс пришел на переговоры. Значит, ему это было важно. Он мог бы наплевать на динамит. Но ему надо было выяснить, кто вмешался в его игру. Неужели он понял, что ему противостоит одиночка? Неужели раскусил блеф? И каким-то образом подал сигнал своим боевикам?

Но это же безумие — начинать стрельбу, пока Хелмс не вышел из номера. Почему они были уверены, что Полковнику ничто не грозит? Или им было все равно?