Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

Я часто слушала рассказы отца об этом путешествии. Пионеров окружала каменистая пустыня, иногда перемежавшаяся скалами и поросшими чахлым вереском пустошами, тянувшимися вдоль мелких ручьев и речушек. Лишь изредка им попадались какие-то звери или птицы. На сороковой день пути их припасы настолько оскудели, что было решено объявить большой привал и разослать во все стороны охотников. Развели огромный костёр, который должен был придать им бодрости и уверенности в своих силах, затем мужчины вскочили на коней и поскакали в пустыню в поисках добычи.

Долгие часы мой отец ехал вдоль высокой горной гряды с крутыми утёсами. С другой стороны от него простиралась иссохшая долина, усыпанная огромными валунами, скопления которых чем-то напоминали мёртвые, разрушенные города. Наконец он напал на след какого-то крупного зверя, и, судя по вмятинам от когтей и клочкам шерсти на ветвях кустов, он решил, что там прошёл необычайно крупный медведь. Отец пришпорил лошадь, следуя за зверем, достиг развилки высохшего русла реки. Вдали виднелись валуны, среди которых попадались редкие сосны, что свидетельствовало о близости воды. Здесь он спешился, стреножил лошадь и продолжил путь пешком, полагаясь на своё верное ружьё.

Вскоре царившее вокруг гнетущее безмолвие было нарушено звуками журчания воды, доносившимися откуда-то справа. Направившись туда, отец увидел зрелище, в котором сочетались величественная красота природы и её грозная сила. На дне глубокого, узкого и извилистого разлома текла небольшая река, с обеих сторон обрамлённая отвесными утёсами. Во время дождей река, очевидно, поднималась довольно высоко. Лучи солнца проникали в расселину только в поддень, а ветер неистово завывал в этой узкой воронке. И тем не менее на самом дне расселины, прямо перед взором отца, смотревшего вниз с края утёса, застыли в нелепых позах около сотни мужчин, женщин и детей. Кто-то неподвижно лежал на спине, кто-то ничком. Казавшиеся окаменевшими лица, смотревшие вверх, поражали своей необычайной бледностью и истощённостью, и время от времени сквозь журчание воды отец слышал слабые, беспомощные стоны.

Потом какой-то старик с трудом поднялся на ноги, размотал одеяло, обёрнутое вокруг его тела, и заботливо укрыл им юную девушку, которая сидела, прислонившись к большому камню. Девушка, по-видимому, не заметила этого, а старик, посмотрев на неё с невыразимой жалостью, вернулся на прежнее место и лёг на траву. Но эта сцена не осталась не замеченной одним из обессилевших от голода людей. На самом дальнем краю стоянки мужчина с пышной седой бородой, скорее всего преклонного возраста, встал на колени и на четвереньках пополз к девушке, осторожно огибая спавших. Вообразите возмущение моего отца, увидевшего, как тот трусливый негодяй воровато стянул с неё оба одеяла и вернулся на своё место. Он укрылся своими «трофеями» и притворился спящим. Однако вскоре он приподнялся на локте, озираясь по сторонам, быстро сунул руку за пазуху, а потом поднёс её ко рту. По движениям его челюстей было видно, что он что-то жуёт. В этом царстве голода он сохранил что-то съестное, и, пока к его беспомощным, оцепеневшим спутникам подкрадывалась голодная смерть, он тайком от всех восстанавливал силы.

При виде этого отца охватила такая ярость, что он поднял ружьё. Как он часто потом говаривал, если бы не то, что произошло мгновение спустя, он наверняка бы застрелил негодяя. Тогда, возможно, моя жизнь сложилась бы совершенно иначе! Однако этому не суждено было случиться, поскольку, когда отец уже прицелился, он краем глаза заметил медведя, крадущегося чуть ниже по узкому выступу. И он разрядил ружьё в зверя, а не в человека. Медведь подпрыгнул и рухнул в воду; выстрел отозвался в каньоне громовым раскатом, и в одно мгновение все вскочили на ноги. С криками скорее звериными, нежели человеческими, измученные голодом люди ринулись к туше зверя, спотыкаясь, падая и отталкивая друг друга. Когда мой отец, осторожно спускаясь по уступам, добрался до реки, многие уже рвали зубами куски сырого мяса, в то время как более благоразумные и терпеливые разводили костёр.

Его присутствие некоторое время оставалось незамеченным. Он стоял среди трясущихся, почти потерявших человеческий облик людей с землисто-серыми лицами, вокруг него раздавались их крики, однако всем существом своим они рвались к груде мяса. Даже те, кто едва мог пошевелиться, повернули головы и пожирали медведя глазами. Мой отец, чувствовавший себя невидимкой среди царившей вокруг вакханалии, вдруг ощутил, как слёзы навернулись ему на глаза. Он немного успокоился, когда кто-то коснулся его руки. Обернувшись, он оказался лицом к лицу со стариком, которого едва не застрелил. Присмотревшись, он понял, что перед ним далеко не старик, а, напротив, мужчина в расцвете лет с волевым, умным лицом, на котором лежала печать голода и лишений. Он отвёл отца к краю утёса и, понизив голос до шёпота, стал умолять дать ему бренди. Отец посмотрел на него с нескрываемым презрением.