Динарская бабочка

— Я храпел? — возмущается он, отнимая от лица электрическую бритву. — Ты что, забыла, что в четыре часа я уже не сплю? Может, он звонил, когда три негритянки из соседнего номера устроили обычный базар. Или ты не слышала? Эти «Паприка Систерс» возвращаются под утро и — спасайся, кто может! Аж стены дрожат.

— Сегодня они вернулись в четыре, — говорит она, протирая полой рубашки стекло Ангелочка. — А ребенок звонил около девяти. Непонятная история.

Постучав, входит официант с двумя чашками кофе и газетой, похоже, набитой новостями. После его ухода двое в номере некоторое время молчат. Мужчина водит надоедливо жужжащей бритвой по шее. Затем выдергивает вилку из розетки, растягивается на постели и разворачивает газету. Минуту спустя, словно очнувшись от сна, он спрашивает:

— Ребенок? Какой еще ребенок? Это идиотизм — называть ребенком старый осипший будильник. Ангел не ребенок, а часы.

— Ты сам говорил, что он нам как сын. Он ездит с нами уже больше двадцати лет. Я запрещаю тебе обижать его.

Она берет Ангелочка, целует, бережно кладет в чехольчик из шотландки и убирает чехольчик в чемодан.

— Хватит! — раздраженно говорит он. — Сколько можно? Выдумка с детьми безвкусица, очередное проявление инфантилизма. К черту сумеречные настроения! Жизнь становится все труднее. Нужно думать о конкретных вещах, иначе нельзя. Хочешь, попробуем? Начнем с сегодняшнего утра, прямо сейчас и начнем.

— Давай попробуем, — покорно вздыхает она.

Но он уже пробегает заголовки газеты.

— Надо же, — говорит он, помешивая кофе. — Умер Блэкки Хэлиган, герой боевых действий на Тихом океане, раненый и награжденный за воинскую доблесть. Знаешь, кто это? Почтовый голубь, который спас жизнь трем сотням человек.

— Хорошее начало для нашего уговора, — усмехается она. — Надеюсь, ты не собираешься обсуждать со мной, начнется ли война и был ли кардинал Миндсенти[130] в состоянии наркотического опьянения или нет; не хватает еще, чтобы ты объяснил мне, что такое атлантические принципы. Нашел повод расстраиваться: подумаешь, какого-то голубя не стало.

— Наш уговор может вступить в силу и через полчаса. Черт побери! Если тридцать лет молоть всякую чепуху, невозможно вдруг взять и остановиться. Видишь, даже они, хоть и выиграли войну, не принимают вещи всерьез. К сожалению, Италия превратилась в страну бюрократов и педантов. Как родилась легенда о нашем неисцелимом анархизме? Мы формалисты, консерваторы и крючкотворы даже в самых невинных делах. Очеловечивание голубя или, допустим, будильника, — есть проявление наивного анимизма, а анимизм не только самая достойная, но и самая логичная человеческая позиция. Потому что человек не может перестать быть собой, не может мерить все отличными от своих мерками.

Ему кажется, что он недостаточно чисто побрился, и он снова вставляет вилку в розетку. Женщина уже успела уткнуться в какой-то заграничный журнал, и, подняв голову, спрашивает:

— Что значит high-brow[131]? В Америке миллионы читают книги, но из них только двадцать пять тысяч high-brows. Здесь так написано.

— Дай подумать. Речь идет об ограниченном количестве разборчивых читателей, гурманов, emunctae naris[132]. И что предлагается с ними делать? Расстреливать?

— Ничего подобного. Рассматриваются возможности увеличения их числа. Желательно, чтобы они составляли по меньшей мере один процент населения. Тогда даже редкие книги, книги трудные, книги, в которых нет эффектных сцен, диких полицейских историй, уголовщины, выходили бы полуторамиллионными тиражами. А девяносто девять процентов американцев продолжали бы читать привычные книги. Это был бы рай для всех.

— А если бы мы, — говорит он, водя бритвой по щекам, — были high-brows в жизни вместо того, чтобы быть ими в искусстве? Ты не читаешь ничего, кроме никудышных журналов, я же в последнее время читаю одни детективы. У нас нет вкуса, совершенно нет вкуса. Но в жизни… в жизни все по-другому. Ангелы в чемодане и почтовые голуби в небе. Вот что нам нужно.

— Нам? — недовольно спрашивает она. — Говори о себе. Тебе не хватало жизненной закалки, и я сделала все для того, чтобы закалить твой характер. Нас ждут ужасные времена. Ангел… мой флирт с Ангелом — мое личное дело. Мне следовало приучить тебя к будильнику «Роскофф», напоминающему камнедробилку. Учти, ты должен быть твердым, очень твердым, если хочешь, чтобы тебя принимали всерьез.

Из недр чемодана доносится едва уловимый звук, пылинки звука, потренькивание, которое через несколько секунд замирает. Он вскакивает с постели, и они начинают вырывать друг у друга клетчатый чехольчик. Вынимают из него будильник, встряхивают, долго смотрят на циферблат.