Династическая политика императора Константина Великого

Новейший, т. е. четвертый, этап в изучении жизни и деятельности Константина (начиная с 2000-х гг.) характеризуется появлением обобщающих работ о жизни и правлении императора. Заслуживают внимания монографии Ч. М. Одала («Константин и христианская империя», первое издание – 2004 г., второе – 2010 г.[136]), Р. Ван Дама («Революция Константина Великого», 2007 г.[137]), Д. Поттера («Император Константин», 2013 г.[138]) и Т. Д. Барнса («Константин: династия, религия и власть в поздней Римской империи», 2011 г.[139]). Знаковым явлением представляются коллективные работы, обобщающие труды многих ученых: «Кембриджский справочник по эпохе Константина Великого» под редакцией Н. Ленски (2006)[140] и большая энциклопедия «Константин I» (2013), в которой содержится специальный раздел «Семья и династическая политика Константина Великого», написанный Й. Винандом[141].

Ч. М. Одал, признавая династическую политику как один из векторов деятельности Константина, соглашается[142] с уже высказанной ранее точкой зрения о том, что конечной целью династической политики Константина было создание тетрархии, основанной на кровнородственном элементе. Однако само провозглашение четырех цезарей к 335 году еще не являлось доказательством формирования Константином тетрархиальной коллегии, так как последняя должна была состоять из двух пар – августов и цезарей. Вопрос о том, кто должен был занять положение августов, исследователями оставлялся нерешенным – вплоть до появления статьи Д. Бёрджесса «Лето крови» (2008), посвященной разделу власти после смерти Константина в мае 337 года. По мнению исследователя, по ситуации на 330-е гг. Константин планировал формирование тетрархии, позиция августов внутри которой предназначалась его старшим сыновьям – Константину-ст. и Констанцию. Любопытна мысль о том, что все три сына, по мнению Бёрджесса, выказали враждебность по отношению к четвертому участнику этой якобы планируемой тетрархии – племяннику Константина Далмацию[143]. Все эти соображения исследователь подкрепляет нумизматическими данными[144]: старшие сыновья часто появляются на золотых монетах; находящиеся же на контролируемых ими территориях (по разделу 335 года) монетные дворы не выпускают золотые монеты в честь Далмация. Подобный вывод ставит Константина в зависимое положение от модели, созданной Диоклетианом, а также указывает на политическую слабость, коль скоро сыновья в последние два года его жизни публично отвергали его династические планы. Что касается второго вывода, то сам же Д. Бёрджесс, по меткому замечанию Д. Вудса[145] («Нумизматические доказательства и наследование Константина I», 2011), признает слабое место своей гипотезы[146]: плохая сохранность монет с изображением Далмация может быть связана также с тем, что после смерти он был предан «проклятию памяти». Разумно и другое возражение Д. Вудса[147]: золотые чеканки в честь старших сыновей могут быть связаны с их успехами в военных кампаниях, ведение которых было поручено им отцом.

«Решенная» исследователями проблема конечной цели династической политики Константина тем не менее оставила неразрешенным вопрос о том, почему сам император не произвел распределение полномочий внутри той самой тетрархиальной коллегии? Т. Д. Барнс связывает возникший после смерти императора «политический вакуум»[148] с тем, что Константин планировал решить вопрос организации династического правления во время персидского похода, который должен был состояться в 337 году, однако не состоялся по причине смерти самого императора 22 мая 337 года. Этот взгляд разделяет и Д. Поттер[149], полагая, что для династических планов Константина «был важен персидский поход». Однако это не дает ответа на вопрос, почему Константин все же не определился с выбором перед лицом той ситуации, которая сложилась. Важнейший наш источник – Евсевий – изображает императора умирающим в полном сознании. Между тем исследователи упорно игнорируют этот факт, принимая распределение сфер влияния и титулов к 335 году как завершенный Константином план наследования. На наш взгляд, эта проблема требует углубленного рассмотрения, так как выбор наследника (наследников) был бы завершением всей династической политики Константина, и вряд ли император мог проявить столько нерешительности в этом вопросе (если только не принимать ультимативный тезис Т. Моммзена о «колеблющемся характере» Константина[150]).