На отдельном листке дневника за 1929 г. он пишет: «Не пойму, почему императорская семья должна служить в армии? И, главное, есть ли необходимость в самой семье? Не могу отделаться от мысли о бесполезности императорской семьи. Так как Японией правит „императорский род с времен изначальных“, то, возможно, наследный принц должен продолжить его, как заведено: конечно, желательно иметь и кого-то в резерве. Однако резервистов должно быть разумное количество. Полагаю, никто покуда так и не определил их необходимое число. По-моему, хватило бы одного или двух. Если задаться таковым вопросом, единственной причиной мне самому оставаться в лоне августейшей семьи следует признать сию вероятность служить запасным. Притом я не считаю себя ничего не решающим членом императорской семьи, но все же не уверен, что мое нахождение в настоящем качестве вещь самодостаточная. Самое бытие, единственный долг запасного, означает незамысловатое „быть“ и вести себя паинькой: каковы его личные добродетели и познания, значения не имеет. То есть я хочу сказать, императорская семья замкнута сама на себя, у нее нет деятельного компонента. В каком-то смысле я признаю разумность таковой замкнутости, и в то же время практикуемое теперь обучение членов императорской семьи никак не откликается на зов современности. По крайней мере учителя не предоставляют им возможности самим докопаться до истины». О «нахождении в резерве» Такамацу заявлял: «нет ничего нелепее» такой участи.
Приведенные выше выдержки из дневниковых записей Такамацу рисуют перед нами образ вдумчивого, тонко чувствующего и, с позволения сказать, несколько меланхоличного молодого человека, волею судеб замкнутого в удушающей атмосфере императорской семьи, связанного по рукам и ногам суровыми ограничениями (касающимися мельчайших аспектов его личной жизни), среди усердных соглядатаев и доносчиков, неотступно следующих за ним по пятам. Такамацу, должно быть, остро ревновал старших братьев к их относительной свободе, живя, по его собственному определению, «как таракан в горах». Вскоре Такамацу поймет: даже «свобода Хирохито» на поверку оказывается иллюзорной…
Перемена в Хирохито, вернувшегося в Токио из заморских стран, стала очевидной для всех. Японская пресса пророчествовала о скором «изгнании излишних предосторожностей» в деле сближения императорского дома с простым людом. Хирохито действительно подошел к той опасной черте, за которой начиналась территория «простого люда». Хирохито теперь запросто посещал скачки, по вечерам его могли видеть на раутах высшей японской аристократии — приветливой, льстивой… На завтрак наследник предпочитал ветчину, яйца. Любил шоколад. Играл в гольф в брюках-гольф! Одевался по-европейски (за исключением церемониала), его личные покои во дворце обставили мебелью из Европы.
В ноябре 1921 г. Хирохито стал принцем-регентом, а в следующем месяце решил организовать во дворце Асака неформальное мероприятие «по случаю возвращения домой». Приглашение получили все старые товарищи по Школе пэров. Виски герцога Этолла решили по этому случаю не жалеть. Хирохито самолично открыл вечер, заявив: «В последующие два часа забудьте о том, что я наследный принц. Отбросим церемонии!» Молодежь разразилась воплями одобрительного приветствия и приступила к делу. Граммофон крутил пластинки, привезенные из Лондона и Парижа; подавали спиртное. Непринужденно, весело; гофмейстеры — в ужасе. Князь Сайондзи отчитает Хирохито, как мальчишку — но позже. Больше такое «веселье» во дворце Хирохито не будет устраивать никогда.
Через полгода, в апреле 1922 г., Японию с государственным визитом посетил принц Уэльский (совершавший кругосветный вояж на крейсере королевского флота «Ринаун»). Принцу оказали все полагающиеся по протоколу почести… Хирохито предложил принцу Уэльскому сыграть в гольф. Вышли на лужайку, оба — в брюках-гольф. Хирохито удалось попасть по мячу только после нескольких холостых свингов… Спасая августейшего игрока от потери лица, принц Эдуард заявил: «Как-то раз я выдал страшный хук». Эдуард совершил поездку по Японии: Йокогама — Киото — Нара — Кагосима. В Кагосиме Эдуард взошел на борт «Ринауна» и продолжил турне. Непринужденные манеры Эдуарда не остались без внимания в Японии — блюстители императорского двора и бровью не повели.