Динка. Динка прощается с детством

Леня уже давно ходил в гимназию. В новом гимназическом мундирчике, затянутый поясом, в новой фуражке, у которой, по обычаю «бывалых» гимназистов, полагалось примять донышко, Леня был так не похож на себя, что сестры совсем затормошили его.

– Какой ты тоненький стал, высокий… – восхищалась Мышка.

– Настоящий гимназист! – оценила с гордостью Алина.

А Динка запрыгала, схватив Леню за руку:

– Пойдем пройдемся, чтобы все видели, какой ты гимназист!

Леня был счастлив и озабочен. Первые же дни в гимназии показали ему, что знаний и опыта у него все же маловато, что надо с неослабевающим усердием продолжать свои занятия с Васей.

– Чудом вскочил я в пятый класс. Но теперь уж не отступлюсь, я должен до Рождества в первые ученики выйти!

Вася соглашался и, недоумевая, спрашивал:

– Что это за фантазия всей семьей ездить каждую субботу на хутор? Ну, поехали бы мы с тобой раза два, посадили бы, что там надо… Удивляюсь Марине Леонидовне, честное слово, у нее бывают такие же фантазии, как у Динки!

– Так она ж ее мать! – смеялся Леня.

Он ни одной минуты не сомневался в своем друге, но посвятить его в тайну ожидания Арсеньевыми отца все же не мог. «Что зря об этом болтать? Мать захочет – сама скажет, а если молчит, значит, и мне говорить не надо», – решал про себя Леня.

– Да, сегодня денек будет неплохой, – определил он, стоя на террасе и показывая Динке на небо. – Вон, видишь, какой синий уголок уже очистился!

Леня не ошибся. К полудню показалось слепое солнце, а после обеда вдруг потеплело и стало так тихо, что Леня прямо перед терраской разжег костер и на кирпичах поставили варить грибную похлебку. Марина, подкладывая сучки и помешивая половником похлебку, сидела рядом на крылечке. Леня вытащил старую медвежью шкуру, подаренную когда-то дядей Лекой, и расстелил на земле, около огня.

– Вот тут и будем ужинать! – сказала Марина. Темнело, Леня вместе с сестрами сажал деревца.

– Ну, теперь остались последние четыре деревца – три березки и один дубок! Ваши березки и мой дубок! – весело сказал он. – Ну, показывайте, где какую сажать?

– Мама! Где сажать наши березки? – закричала Динка.

– Сажайте у каждой под окном, а у Лени под окном дубок! – распорядилась Марина.

Леня со старшими сестрами пошел рыть ямки.

– Начнем с Алины, – сказал он.

Динка, оставшись одна, выбрала себе самую маленькую березу и, встряхнув ее, стала тщательно осматривать корни.

– Я буду расти, и березка будет расти, – сказала она вслух.

– А что, дивчинка, деревья сажаете? – раздался из кустов чей-то голос.

Динка вздрогнула, прижала к себе березку. Голос… голос… Но из кустов появилась согбенная старческая фигура в наброшенном на плечи домотканом армяке, из-под низко опущенного на лоб соломенного бриля свисали седые волосы и густые длинные усы.

– Сажаем, дедушка, – разочарованно вздохнула Динка.

– А не помочь ли вам, девоньки? – ласково спросил дед. Динка снова внимательно и настороженно оглядела его с ног до головы.

– Нет, дедушка. Спасибо! Мы сами с руками, – улыбнувшись, ответила она и тут же, подумав, что дед, может быть, голоден, спросила: – А ты чей, дедушка?

– Да я ничей, иду издалека, – как-то неопределенно ответил дед, вглядываясь в горящий костер, у которого сидела Марина.

– Подожди тут, дедушка. – Динка положила на землю свою березку и побежала к матери. Марина, склонясь над огнем, мешала грибную похлебку. – Мама! Там один ничейный дед. Можно его позвать?

– Где, где? – взволновалась Марина.

Алина, Мышка и Леня, услышав громкий голос матери, обернулись.

– Сейчас! – крикнула Динка и, боясь, что дед уйдет, бросилась обратно. – Пойдемте, дедушка, пойдемте! Не бойтесь, там моя мама! – весело сказала она старику, хватая его за рукав.

Марина, выпрямившись, стояла над костром, огонь освещал ее тонкую фигуру и заплетенную по-девичьи косу.

– Маму-то я вижу. А вот еще кто у вас? Может, прогонят странника? – надвигая на лоб свою соломенную шляпу, сказал старик.

– Ой, что вы! Там только мои сестры еще и брат. У нас никто не прогонит. Мы не такие… – успокаивала его Динка, между тем как Марина поспешно шла к ним навстречу.

Остановившись в двух шагах, она тихо ахнула, выронила половник.

Ничейный дед молча шагнул к ней…

– Как же это ты сразу не узнала? Отца родного не узнала? – долго подтрунивали потом сестры над озадаченной Динкой.

– Да я думала, ничейный дед… Седые усы… – оправдывалась Динка.

– Папа, папа… Ты поживешь с нами? – прижимаясь к отцу, спрашивали дети.

– Поживу, поживу. В этот раз уж мы познакомимся поближе. Вот и с сыном о многом нам нужно переговорить, – глядя на смущенное лицо мальчика, говорил Арсеньев. Он уже снял свой седой парик, отлепил длинные усы, бросил на траву стариковский бриль и, наконец, предстал перед глазами жены и детей в своем настоящем виде, с такими знакомыми синими смеющимися глазами.

Далеко за полночь, потушив огонь, сидела на хуторе счастливая семья. Многое рассказывал отец… О пересыльных тюрьмах, о подпольной работе, связанной с постоянным риском попасть в руки полиции.