Динка прощается с детством

— Одну минутку! Я же не хотел вас обидеть, — удивленно глядя на нее, говорит пан. — И я не предлагаю вам покупать у меня седло, я с удовольствием отдам его вам, потому что в моем доме нет женщин и мне оно совершенно лишнее. Так за что же вы рассердились?

— Да нет, я не рассердилась! Просто я не могу ездить боком! Ну чего это ради…

Но пан Песковский прерывает ее слова громким хохотом и, придерживая ее руки с поводьями, весело говорит сквозь смех:

— Ну в следующий раз я буду осторожнее!

— А следующего раза не будет, — сухо говорит Динка. — Я не люблю, когда надо мной смеются! — Она резко дергает поводья, и Прима, вскинув задние ноги, с места берет в галоп.

Пан Песковский еще что-то кричит ей вслед, но Динка, не оглядываясь, вылетает со двора экономии.

«Черт бы его подрал с его седлом! И чего он пристал ко мне, старый дурак!»

Пан Песковский совсем еще не старый, но у него на висках заезды — это значит лысый; а лысый — это все равно что старый. Но Динка ругается не оттого, что пан лысый, и не оттого, что он предлагал ей седло. Динка недовольна собой. Во-первых, она вела себя невежливо и глупо, а во-вторых, юбка у нее не натягивается на коленки, а она уже взрослая. И хотя ей на все наплевать, но для верховой езды надо сшить штаны, об этом уже говорили ей и мама и Мышка. А еще мама давно мечтала купить дамское седло, и можно было не брать его у пана даром, а просто дешево купить, а теперь уже поздно… Недовольная собой, Динка ругает пана, и, хотя сначала пан даже польстил ей, назвав «синеглазой панночкой», она вдруг обернулась ведьмой.

— Ну ничего, все-таки я ему показала, что я взрослый человек и смеяться над собой не позволю! — утешает себя Динка, подъезжая к хутору.

А Мышка давно уже стоит на крыльце и смотрит на дорогу. Завидев ее, Динка моментально забывает свою встречу с паном и весело машет письмом.

— От Васи! От Васи! — кричит она.

— А от мамы? — подбегая, спрашивает Мышка.

— От мамы ничего нет!

* * *

Мышка читала Васино письмо долго и внимательно. Динка, стоя около стола, пила молоко и, закусывая его горбушкой хлеба, нетерпеливо поглядывала на сестру. Наконец Мышка опустила на колени письмо и озабоченно сказала:

— Не сносить ему головы. С одной стороны, война, передовые позиции, а с другой… — Она протянула Динке письмо: — На, читай.

Письмо было написано так, как было заранее условлено, и сестры читали его между строк. После первых приветов маме, Динке, Лене и Ефиму с Марьяной и после нежного обращения к Мышке, которую Вася называл «утешительницей скорбящих», шло невинное с виду описание природы.

«Земля здесь богатая, — писал Вася, — колосья растут и поднимаются с каждым днем. Правда, кое-где они так прибиты и затоптаны, что их трудно вытащить из грязи, но в основном обещается хороший урожай. Так едешь по полю, ширится земля, впереди блестит солнце, и никому не хочется умирать. Но на войне как на войне, можно нарваться и на врага, так уже случалось не раз. Не со мной, но на моих глазах… Что поделаешь, солдат есть солдат.»

Динка задумалась.

— «Колосья растут и поднимаются с каждым днем», — повторила она. — Так надо радоваться! Ведь это значит, что солдаты становятся с каждым днем сознательнее. А что Вася рискует, так это мы всегда знали!

— Вася проводит с солдатами беседы, он может неосторожно увлечься. А ты думаешь, на фронте мало шпиков и провокаторов? — волнуясь, сказала Мышка.

— Ну, Вася стреляный волк, он не попадется, — с уверенностью сказала Динка.

В комнату заглянул Ефим. Он с укором посмотрел на Динку:

— На что это Приму прогонялы на станцию? Зараз Мышку везти, а лошадь вся потная!

— Я сейчас оботру ее, Ефим! — вскочила Динка.

Ефим присел на краешке стула.

— Ну, что маты пишуть?

— Это от Васи, от мамы ничего нет.

— Ну, значит, не время. Тут волноваться нечего. А Вася как?

— У Васи пока все хорошо. Конечно, попадаются всякие люди, но в большинстве своем народ сознательный, — тихо пояснила Мышка.

— Солдат — это не темный мужик, а Вася хлопец самостоятельный, разумный, он все разъяснит в лучшем виде. Ну, а война, она и есть война, что ж теперь загодя убиваться, — ласково сказал Ефим, поднимаясь. — Ну, поехали, бо вже не рано, надо на поезд поспешать, а вечером опять лошадь гнать на станцию, ей и попастись некогда.

— Так, может, я не приеду сегодня, заночую в госпитале, а то мне утром снова на дежурство, — глядя на сестру, заколебалась Мышка.

— Ну, в госпитале какое спанье, уж лучше я выеду за вами, хоть и поздно.

— Да что вы, Ефим! Пусть ночует в госпитале, там есть дежурка для сестер, а здесь и спать некогда. Приедет часов в одиннадцать, а в шесть опять ехать, вмешалась Динка.

— Конечно, я останусь сегодня. А ты не будешь бояться одна? — спросила Мышка.

— А кто ее тут тронет? Да я могу и Марьяну прислать, або сам тут на терраске пересплю. Ночи теперь теплые, мы с Марьяной все время на дворе спим! — успокоил Мышку Ефим.

Но Динке не хотелось, чтоб кто-нибудь ночевал, она рассчитывала рано-рано уехать в город на поиски Иоськи и потому поспешно сказала:

— Ко мне Федорка придет, мы с ней давно не виделись, она переночует здесь.