Динка прощается с детством

— Ни одного, ни одного! — решительно заявляет Динка. — Взрослые часто не понимают детей. Нет-нет, я никогда не допущу к ним взрослых людей! Мои дети будут сами устраивать свою жизнь! Они сами будут драться и мириться! Дети скоро забывают обиды, а когда вмешиваются взрослые, то даже случайная драка переходит в большую ссору… Взрослые любят во всем копаться и учат детей злопамятности. Взрослые — это говорильня, а ребенок — человек действия! Он такой родился, таким и должен остаться!..

— Но ведь родители — это те же взрослые… — недоумевает Леня.

— Родители?

Лицо у Динки делается настороженным, черточки бровей взлетают вверх.

Родители… Этот трудный вопрос застает ее врасплох. Родители бывают разные: бывают хорошие, бывают плохие. Что делать с плохими?

— Ну, родители тоже не очень-то разгуляются после революции! — на всякий случай заключает она.

Но на лице ее появляется озабоченное выражение, и Лене хочется вернуть ей радость мечты.

— Ну, с родителями, конечно, разберутся, — успокоительно говорит он. — А вот ты что представь себе! Ведь все дети пойдут учиться…

— Конечно, и взрослые, и дети… — мгновенно оживляется Динка. — И может быть, Лень, в одно какое-то утро мы вдруг увидим, как все дети идут по улице… с книжками! Много, много детей. Это правда или сказка, Лень?

— Это правда, Макака! — торжественно подтверждает Леня.

— И в деревне и в городе, Лень? Все дети, во всей нашей стране? — взволнованно допрашивает Динка.

— Все, все дети… — кивает головой Леня.

— И на улицах не будет уже нищих, не будет разных, голодных сирот? Это правда, Лень?

— Конечно, правда, Макака. Ведь ради чего же борются люди? Может, не сразу… Но если все будут работать, то откуда возьмутся нищие?..

— Я буду работать, Лень, я буду так работать, что с меня пух будет лететь! — клянется Динка. — И драться я тоже буду! Рядом с тобой буду драться! Ведь за революцию еще надо драться!

— Ну что ж! Будем драться! — задорно говорит Леня, распрямляя плечи. — В городе — с капиталистами, в деревне — с помещиками и всякими Матюшкиными…

— О Лень! Вот когда от Матюшкиных одно мокрое место останется, одни тараканьи усы, — с дрожью в голосе говорит Динка и смеется счастливым, беспричинным смехом от переполняющей ее радости. Н Леня тоже смеется…

Но утро, лучшее в жизни утро, уже кончается, и от дома слышится голос Мышки:

— Ау, Лень! Ау, Динка!..

— Пойдем, — говорит Динка и с сожалением оглядывается на луг. Ей кажется, она только что видела в густой траве белые шапочки детей, а сейчас это уже только ромашки…

Глава тридцать вторая НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ И ЛЮДИ…

— Ау, Леня! — чуть доносится от террасы слабенький голос Мышки.

— Эгей, гей, Динка! — звонко перебивает его крепкий, задорный голос Федорки.

Белый платочек ныряет в зелени кустов, в густом малиннике, около пруда. То дальше, то ближе слышится голос Федорки в разных уголках хутора, но Леня и Динка не спешат. Они идут, крепко обнявшись и глядя в глаза друг другу… Сегодня вся земля, как прекрасный необитаемый остров, принадлежит только им. На свете нет даже Пятницы, который мог бы неожиданно появиться из кустов, и самые умные слова не стоят тех волшебных слов, которые они говорят друг другу.

— Я люблю тебя…

— И я…

— Ты еще не знаешь, что такое любовь.

— Нет, я знаю… Только скажи мне, как она начинается?

— Я люблю тебя давно. Мне кажется, я родился с этой любовью…

— Как странно. Ведь меня тогда еще не было на свете.

— Все равно я уже любил тебя…

— И я пришла. Ведь это было чудо. А мы могли бы не встретиться.

— Нет-нет! Это не могло быть, я бы все равно нашел тебя!

— Никогда не встретиться… Как страшно! Поцелуй меня скорей. Как тогда…

— А что, если ты рассердишься?

— Я не рассержусь. Только не очень долго, а то у меня разорвется сердце…

Сердце, сердце… Откуда оно взялось, это сердце? Его как будто не было до сих пор, а теперь оно бьется и замирает, как на качелях.

— Эгей! Динка! Динка!..

Нет, они не слышат. В волосах Динки звенят луговые колокольчики, на губах ее чистый, как родниковая вода, сладкий, сладкий поцелуй. Так не целуются дети, потому что они еще не научились; так не целуются взрослые, потому что они давно разучились; так не целуются брат с сестрой, потому что у них не бьется сердце. Так целуются только те, кто впервые открыл чудо любви…

Но жизнь врывается и на необитаемый остров, взмахивая вышитыми рукавами, она выбегает на луговую тропинку.

— О! Дывысь! Я их шукаю, бегаю по всему хутору, а они идуть обнявшись, як жених з невестою!

— Федорка… — удивленно шепчет Динка.

— Федорка! — строго говорит Леня.

— Та я вже давно Федорка! Пошли до дому скорейше! Бо меня Ефим за вами послал! А на терраске одна Мышка. Да еще двое хлопцев. Да таки страшенны обои! — быстро говорит Федорка, фыркая в кончик платка.

— Страшенны? Кто же это? — спрашивает Динка, еще не оправившись от смущения.

— Кто такие? — хмурится Леня, идя сзади подруг.

— А я знаю, с откудова вы их взяли? Один такой черный-черный, блескучий, як той жук, а другой лобастый да рудый, аж горит! — хохочет Федорка.

— Рудый? — пожимает плечами Динка.