Диоген

Не правда ли, очень простая философия? Настолько простая, что, кажется, в принципе не может найтись человек, который не мог бы ее постичь, будь он даже выходцем из самой малообразованной среды. Во многом этим, кстати, объясняется популярность кинизма после того, как он возник: принявший его учение мог горделиво говорить, что и он теперь философ, «жрец царицы наук», а при этом прилагать какие-то особые умственные усилия, «напрягать мозги» было не нужно. Опростись, надень дырявый плащ, начни изрекать трюизмы — о том, что мудрецу всегда хорошо и т. п., — и у тебя появятся поклонники, а то и собственные ученики.

Опять ни малейшего сходства между Сократом и Диогеном. Философия последнего, повторим, так проста, что порой хочется назвать ее плоской. Сократ же — мыслитель сложнейший, мыслитель-загадка. Загадка, которая не была в полной мере разгадана не только в античности, но и учеными Нового времени, даже и по сей день, о чем можно судить хотя бы в высшей степени характерному обстоятельству: в исследовательской литературе по истории философии встречаются самые разнообразные, порой противоречащие друг другу суждения о сущности его учения. Верно пишет А. Ф. Лосев: «Сократа трудно уложить в какую-нибудь ясную и простую характеристику. В нем все бурлило… Этот общий облик (Сократа. — И. С.) — загадочный и страшноватый. В особенности не ухватишь этого человека в его постоянном иронизировании, в его лукавом подмигивании, когда речь идет о великих проблемах жизни и духа… Он что-то сокровенное и секретное знал о каждом человеке, и знал особенно скверное в нем. Правда, он не пользовался этим, а, наоборот, покрывал это своим добродушием… Сократ — это, может быть, самая волнующая, самая беспокойная проблема во всей истории античной философии»^{107}.

Лосев также замечает о Сократе: «Это какой-то необычайно трезвый греческий ум… Сократ — тонкий, насмешливый, причудливый, свирепо-умный…»^{108} А можно ли о Диогене сказать что-то подобное? Свиреп-то он, конечно, был, а вот был ли по-настоящему умен (хотя это, казалось бы, должно быть обязательным качеством любого серьезного философа)? Тут уместно привести наблюдение другого современного автора: «…в Диогене определенно не было того, что было высшим в Сократе, если это высшее следует называть умом. Можно даже сказать шире: в Диогене уже не было того инстинктивного, природного умного доброжелательства классической эпохи, поздним представителем которой был Сократ»^{109}.

ПЕРВЫЙ КОСМОПОЛИТ

«На вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я — гражданин мира» (Диоген Лаэртский. VI. 63). В оригинале употреблено греческое слово kosmopolitēs (отсюда — и наше «космополит»), образованное от двух существительных: kôsmos («мир») и polîtēs («гражданин»). Словечко это, по всей видимости, именно Диогеном и было придумано и впервые употреблено^{110}. Звучало оно тогда еще вполне ново и свежо.

В целом космополитические настроения получили распространение у греков позже, в период эллинизма. Во времена, когда господствовали полисные, коллективистские традиции, индивид был более всего привязан к родному городу-государству, ощущал себя его частицей, был его патриотом. Оказаться без своей «малой родины» — это считалось одной из самых ужасных вещей, какая только может случиться с человеком. Такого желали врагам в проклятиях. Диоген же, оказавшийся как раз в подобном положении изгоя, ничуть этим не тяготился. «Он часто говорил, что над ним исполнились трагические проклятия, ибо он не кто иной, как

Лишенный крова, города, отчизны,

Живущий со дня на день нищий странник».

(Диоген Лаэртский. VI. 38)

Здесь наш герой цитирует какую-то трагедию и явно иронизирует: вот-де, людям такое и в страшном сне не приснится, а мне хоть бы что…

Вскоре после его смерти полисные скрепы начали по-настоящему рушиться. Важным фактором развития цивилизации эллинизма стала радикальная смена политической ситуации. Вместо множества враждующих полисов жизнь новой эпохи определялась несколькими относительно стабильными крупными державами — эллинистическими монархиями, «осколками» распавшейся эфемерной империи Александра Македонского. Эти государства отличались друг от друга, в сущности, лишь правящими династиями, а в культурном и языковом плане представляли полное единство.

Такие условия способствовали легкому перетеканию «культурных кадров» с одного конца эллинистического мира на другой. Период эллинизма вообще отличался большой мобильностью населения, но в особенной степени это было характерно именно для интеллигенции. Философ, поэт, ученый, покинув родную Элладу, мог очутиться в любой точке колоссальных пространств Востока, завоеванных Александром: от названной им в свою честь Александрии в Египте до какой-нибудь Бактрии (области на территории нынешнего Афганистана). Всюду звучала греческая речь, всюду у деятеля культуры нашлись бы почитатели.