Диоклетиан. Реставратор Римской империи

Среди прочих средств пропаганды выделялся панегирик — пространная публичная речь, с которой обращался к императору искусный оратор. Тему панегирика задавал сам император, и выступающий должен был развить ее, используя все стилистические приемы традиционной риторики. При всей их высокопарной лести эти панегирики составлялись с большим тщанием, и каждый эпизод или мифологическая аллюзия выражали вполне четкий, хотя и закодированный политический посыл (наподобие отсылок в передовице «Правды»). Они с достаточной точностью рассказывают нам, какой в тот период желала выглядеть римская власть. К примеру, Диоклетиан демонстративно не пожелал провести эти празднества в Риме — вместо этого римскому сенату пришлось ехать в Медиолан (Милан), чтобы приветствовать своих правителей. Панегирик подчеркивает разницу между почитаемым древним городом и новой политической столицей империи: «Ибо он [Рим] послал цвет своего сената, чтобы передать счастливейшему в те дни городу Медиолану часть своего величия, так что казалось, будто в то время столица государства находилась там, куда прибыли оба императора».[100] Здесь впервые говорится, что городу на берегах Тибра не обязательно быть центром империи: настоящий Рим там, где находится его правитель. Продвижение того и другого к северу Италии шло в соответствии с давней традицией, которую добросовестно возродил Диоклетиан: в точности так же, как наместник провинции должен был объезжать города, находящиеся под его юрисдикцией, так и императору следовало показываться своему народу, удостаивать города и округи своим присутствием, отправляя правосудие и выслушивая просьбы, равно большие и малые. Императорский поезд двигался намеренно медленно, и о местах его остановок объявляли заблаговременно. Города встречали императора пышной приветственной церемонией (adventus) с музыкой и овациями, в которой участвовали все городские жители: магистраты и знать, члены торговых корпораций и жрецы с изображениями богов. Поскольку императора сопровождала многочисленная свита, траты на прием процессии были огромны. Но и выгоды могли быть столь же велики: помимо того, что частные лица со своими бесконечными петициями могли обратиться к императору лично (возможно, единственный раз в жизни), сам город мог таким же образом упрочить свое положение: повысить свой муниципальный статус, или уменьшить налоговые обязательства, или определить границы с другим городом, или получить еще какую-нибудь поблажку. Город мог убедить императора дать денег на ремонт или отделку общественных зданий, на строительство терм или храма в память об императорском визите.

Поэтому у людей всех слоев, стекавшихся встретиться с Диоклетианом и Максимианом, было для этого множество причин — и любовь к зрелищам была среди них не последней. Панегирик Мамертина, вероятно, не преувеличивает, говоря:

Но когда вас начали узнавать все лучше и лучше, все поля наполнились не только людьми, спешащими увидеть вас, но и стадами домашних животных, покинувшими далекие пастбища и рощи, земледельцы в суматохе наталкивались друг на друга, сообщали всем селениям о виденном, были возжены жертвенники, воскурялись благовония, делались возлияния вином, закалывались жертвенные животные; все светились от радости, все рукоплескали и плясали.[101]

Торжественный прием был тщательно срежиссирован. Простые смертные могли приблизиться к божественным персонам императоров, лишь пройдя целый цикл церемоний. Но главный упор был сделан на демонстрацию единства и согласия августов: в панегирике говорится, как они выходят из дворца и стоят бок о бок в роскошной колеснице, медленно несущей их к центральной площади города сквозь людские толпы: «...Сами дома, как я слышал, словно бы двинулись с места, поскольку все мужчины и женщины, дети и старики устремлялись через распахнутые настежь двери на улицы или высовывались из окон верхних этажей».[102]