«Достигнув зрелого возраста, ты бормотал по книжке причитания, в то время как твоя мать посвящала неофитов, — надевал по ночам оленью шкуру (небриду), причем прилежно прикладывался к священным кубкам; «очищал» посвящаемых, выпачкивая их грязью и отрубями, а потом, подняв их на ноги, приказывал им повторять: «зла убежал, благо стяжал». В наибольшую же честь вменял ты себе то, что никто так громко, как ты, не умел выть; чему, впрочем, я охотно верю: вы слышите, как звонко он витийствует; представьте же себе, как он воет. Таковы были ночные твои занятия, а днем водил ты по улицам разубранные процессии в венках из укропа и тополя, стискивая в руках змей и кружа их над головой, и взывая: «Эвой! Сабой!» и приплясывая в такт словам «Аттэс, Гиэс!» — как «зачинатель дифирамба» и «корифей хора», и «плющеносец», и «Вакхов пестун» (ликнофор). Так, по крайней мере, величали тебя набожные старушки, подносившие тебе пирожки и печенье, и лепешки медовые, — ведь за это одно кто не благословил бы своей судьбы?».
В связи с распространенностью мистического дилетантизма в IV в. [319], входит в обычай держать в домах змей, и особенное пристрастие женщин к змеям заставляет говорить о предосудительности этого обычая [320]. «Лежащий на лоне» (hypokolpios) — сакраментальное означение змеи как божественного фетиша у мистов Са-базия: змею пускали сверху за пазуху посвящаемого и вытаскивали снизу из-под одежды [321]. Орфическая формула посвящения Персе-фоне: «лоном я покровен госпожи, царицы подземной» (despoinas d'hypo kolpon edyn chthonias basileias). Посвященный — «змий». Взятие на лоно означало (по Дитериху) усыновление миста подземной владычицей; во всяком случае, посвященные именуются родичами подземных богов [322]. Но с другой стороны, обряду мистерий исторически предшествовали оргии менад, где змея искони употреблялась как таинственный символ. Для менад Дионис — то младенец, ими пестуемый, то небесный супруг; змея, представлявшая собой бога, имела преимущественное значение этого второго аспекта. Посвящаемый, в качестве «змия», не только усыновляется богиней, но и становится мистически ее женихом. Эти два представления для миста не противоречивы; напротив, их совмещение и составляет многозначительность таинства [323].
Менады-ликнофоры, на ночных оргиях «Ликнита», когда они «будили Вакха» [324] — что происходило в триетерические годы в начале зимы, в пору кратчайшего дня[325], — держали змею как фетиш Диониса в веялке — решете (liknon, vannus mystica), служившей «колыбелью бога» (ибо в такие сита для зерна, по обряду полевой магии, матери клали младенцев): мы узнаем об этом из упоминаний у Плутарха, Климента и пластических изображений [326]. Та же змея, как символ иерогамический, изображала Диониса-жениха или Диониса-супруга [327] — и это представление сыграло большую роль в образовании легенды о чудесном зачатии македонской мималлоной, женой царя Филиппа, Олимпиадой, сына Александра как «нового Диониса» от Зевса-Диониса-Аммона, сочетавшегося с нею после оргий в виде большой змеи [328]. Отсюда мистический образ менады Гиппы у неоплатоника Прокла: «Гиппа, душа всего (вселенной), колыбель на главу возложив и змием обвив, приемлет Диониса» [329]. Этот образ также обусловлен верованием в божественное нисхождение небесного жениха в виде змеи и в рождение от змеи младенца-бога, каковое рождение есть в сущности лишь метаморфоза змия-супруга. При посвящении в вакхические мистерии на голову неофита, закутанную в покрывало, высыпается содержимое в ликноне. Змеи, которая бы выползала из кошницы [330], на изображениях этого тайнодействия нет, — зато среди жертвенных плодов и печений разной формы находится, как несомненный эквивалент змеи, фаллос, что указывает на представление о посвящении как иерогамическом обряде, сочетающем душу посвящаемого с Дионисом [331].