Дипломатия

Теперь перед Германией встала проблема: ее военные планы предусматривали немедленный удар по Франции, которая в продолжение кризиса вела себя совершенно спокойно, разве что побуждала Россию не идти на компромисс, обещая безоговорочную поддержку. Поняв наконец, куда завели его двадцать лет воинственной истерии, кайзер попытался перенаправить мобилизацию со стороны Франции в сторону России. Но его попытка обуздать военных оказалась столь же тщетной, как и предыдущая попытка царя, сходная по содержанию: ограничить объемы российской мобилизации. Германский Генеральный штаб не более, чем его русские коллеги, готов был выбросить на ветер двадцать лет военного планирования; точно так же, как и у российского генштаба, у него не было в наличии альтернативного плана. И царь, и император хотели бы отойти подальше от опасной черты, но никто из них не знал, как это сделать: царь потому, что не мог произвести по-настоящему частичную мобилизацию, кайзер потому, что не мог произвести мобилизацию только против России. Оба были раздавлены военной машиной, которую сами же помогали строить и которая, будучи пущена в ход, уже не в состоянии была остановиться.

1 августа Германия запросила Францию, намерена ли она оставаться нейтральной. Если бы Франция ответила утвердительно, Германия потребовала бы как доказательство добросовестности намерений крепости Верден и Тулон. Но вместо этого Франция ответила довольно уклончиво, что будет действовать в соответствии со своими национальными интересами. У Германии, само собой, не было конкретного повода, которым можно было бы оправдать войну с Францией, стоявшей в стороне во время Балканского кризиса. И опять-таки движущей силой оказались мобилизационные планы. Тогда Германия придумала какие-то пограничные инциденты со стороны Франции и 3 августа объявила войну. В тот же день германские войска во исполнение «плана Шлиффена» вторглись в Бельгию. На следующий день, что было неудивительно для всех, кроме германских руководителей, войну Германии объявила Великобритания.

Великие державы преуспели в превращении второразрядного Балканского кризиса в мировую войну. Спор по поводу Боснии и Сербии привел к вторжению в Бельгию, на другом конце Европы, что, в свою очередь, сделало неизбежным вступление в войну Великобритании. По иронии судьбы к тому времени, как на Западном фронте разгорелись битвы решающего характера, австрийские войска все еще не перешли в наступление против Сербии.

Германия уяснила слишком поздно, что в войне не бывает определенности и что безудержное желание быстрой и решительной победы втянуло ее в изнурительную войну на взаимное истощение. Воплощая в жизнь «плач Шлиффена», Германия делала ставку на британский нейтралитет, при этом она не сумела разгромить французскую армию, на что и возлагались надежды в первую очередь. По иронии судьбы Германия потерпела поражение в наступательных боях на Западе и выиграла оборонительные сражения на Востоке, как и предсказывал стареющий Мольтке. В конце концов Германия вынуждена была прибегнуть к оборонительной стратегии Мольтке на Западе, но уже после того, как совершила политические шаги, исключавшие мир, основанный на политическом компромиссе, на чем и строилась стратегия Мольтке.

«Европейский концерт» проявил позорное бессилие, ибо политическое руководство позволило себе самоустраниться. В результате не было даже предпринято попытки собрать нечто вроде европейского конгресса, когда подготовительный период, как это имело место на протяжении почти всего XIX века, производил отрезвляющее воздействие или приводил к выработке конкретных решений. Европейские лидеры предусмотрели все возможности, за исключением резерва времени, требующегося для дипломатического умиротворения. Вдобавок они позабыли изречение Бисмарка: «Горе тому руководителю, чьи аргументы в конце войны не столь убедительны, как в ее начале».

К тому времени, как события прошли своим чередом, двадцать миллионов лежали мертвыми; Австро-Венгерская империя исчезла с лица земли; три из четырех династий, вступивших в войну, — германская, австрийская и российская — оказались свергнуты. Устоял лишь британский королевский до>«. Позднее с трудом можно было вспомнить, что же именно зажгло мировой пожар. Все понимали лишь то, что на пепелище гигантского безумия надо было построить новую европейскую систему, хотя природу ее трудно было разглядеть среди страстей и опустошения, порожденных кровавой бойней.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Новое лицо дипломатии: Вильсон и Версальский договор

11 ноября 1918 года британский премьер-министр Дэвид Ллойд-Джордж следующими словами возвестил о заключении перемирия между Германией и союзными державами: «Надеюсь, что в это судьбоносное утро мы все вправе сказать, что пришел конец всем войнам»[281]. На самом же деле лишь два десятилетия отделяли Европу от еще более катастрофической войны.