Дипломатия греха

— Не обращай внимания на его слова, малышка, — успокоил он ребенка. — Люди часто говорят совсем не то, что думают. Иногда нужны очень большие силы и мужество, чтобы отойти от общепринятых норм, навязанного чужого мнения, и просто подумать о существовании иного выхода, другого пути. И даже если ты делаешь все правильно, но не так, как все, пытаешься не выдать своей доброты и милосердия, считая их слабостью… Вот и дядя Коля стыдится того, что делает, ворчит, упрямится, но и сейчас и всегда он останется… волшебником. Есть разные люди, занимающиеся разными делами: кто-то дворник, кто-то слесарь, кто-то офицер, но если у человека большое сердце и отважная душа, он будет пытаться сделать этот мир чуточку лучше. Так сложился мир, и ОТ этого не уйти.

— Сделать добрее и лучше? — съехидничал я. — бегая и стреляя?

— Каждый по-своему. У зла сто рук, тысячи лиц и миллионы языков, но и у тысячи сердец и множество преданных и душ. Кто-то мыслит, кто-то утешает, кто-то держит меч. Из этих кусочков и складывается великая сила удерживающая мир от погружения в злобу и насилие. Сердце матери, глаза любимой, плечи друга, величие восходов и таинство закатов… Для чего я это делаю? Не знаю… Потому что не могу стоять в стороне. Знаешь сколько я видел этих несчастных стариков и старух, этих матерей лишившихся сыновей из-за войн и жестокости жадных властителей… Все! Я не хочу об этом говорить. Не люблю я говорить об этом. Лучше сделать. Хоть чуть-чуть… А разговоров и так много… Я начистил картошку.

Когда обед был приготовлен и разложен по тарелкам, а мы, с Разумовским молча, расправлялись со своими порциями, девчушка оттолкнула, тарелку, безапелляционно заявив:

— Не хочу! Невкусно во рту жжет!

— Так и должно быть, сказал я. Цыпленок табака должен быть острым от перца, чеснока и прочих приправ. Меня научили готовить его правильно на Кавказе, когда я лечился там после ранения. Это была веселая заварушка…

Все равно невкусно. Я мороженое хочу.

— Да, про мороженое-то мы и забыли… Может, ограничимся яблоками и соком?

— Мороженое! Вы обещали!

Я взъерошил свои волосы и озадаченно взглянул на Разумовского:

— Батюшка, хватай машину и дуй ребенку за мороженым. Ты ее привез, вот ты и бегай. Девочка… Кстати, как тебя зовут?

— Наташа. Мама зовет Натой.

— Ната, ты уж скажи нам сразу, чего ты еще хочешь, а то дяденьки не знали, что к ним в гости придет такая милая, послушная девочка, были не готовы к такой радости, а бегать по десять раз в магазин по ее прихоти… по ее желаниям нам как-то не хочется.

— Я могу съесть три мороженых.

— А не треснет ли… Не заболит ли у тебя животик?

— Нет!

— Батюшка, брось ты, наконец, свою курицу и привези ребенку требуемое. А потом, старый пень, мы с тобой галопом помчимся в ее территориальный отдел и все узнаем… Потому как долго я этого не вынесу! И тише добавил: Этот подарок я тебе не забуду.

Но Наташа услышала.

— Какой подарок? — заинтересовалась она.

— Какой?. Дядя тебе сейчас вместе с мороженым подарок купит. Какой ты подарок хочешь? Куклу? Такого ма-аленького, розовенького пупсика?

— Нет, мне папа привозил таких бо-ольшущих говорящих кукол. С длинными-длинными волосами, длинными длинными ногами и большущими — большущими глазами.

— От такой куклы и я бы не отказался, мечтательно заметил я.

— Батюшка! Кому говорю: бросай курицу и беги за куклой! Ты слышишь, что дите требует?! Я все еще надеюсь за пару-тройку все выяснить, убедиться, что поделать ничего нельзя, и уехать… К козочкам, коровкам… за куклой!

— у меня денег нет.

Я тяжело вздохнул и полез во внутренний карман за отпускными.

— Сколько она может стоить? — поинтересовался я, перелистывая хрустящие купюры.

Иерей подумал и назвал сумму.

— Сколько-сколько?! — подскочил я на месте.

— Бывает дороже, — скромно заметил Разумовский.

Половина моих отпускных перекочевала в огромный кулак иерея.

«Ничего, утешал я себя. Буду скромнее в желаниях… Главное, чтобы на билет туда и обратно хватило… Можно только туда. Да я пешком и по шпалам пойду, лишь бы все кончилось… Ох, батюшка, ох, халявщик!!»

* * *

Но и по возвращении Разумовского сразу нам уехать не удалось. Батюшка умудрился уронить мороженое на пышное голубое платье куклы, поэтому я потратил полчаса, отстирывая платье, и свыше часа на отмывание самой Наташи. Когда с кривой улыбкой Чикатило я, заляпанный мыльной пеной и насквозь мокрый, вышел из ванной, держа в руках закутанную в огромное махровое полотенце девочку, сидевший перед телевизором иерей снизошел до похвалы:

— В тебе масса нереализованных отцовских инстинктов.

И, выслушав мое глухое рычание, добавил:

— Только не подавляй их в себе, не надо. Выпусти их на волю…

Я выпустил инстинкты на волю, когда, с трудом уложив девочку спать, мы спустились во двор и сели в машину иерея…