Дипломатия Волков

Он был огромен, почти в два раза выше ее, массивный костяк облегали мышцы, вылепленные рукой скульптора, любящего свое творение. Глаза – голубые, окаймленные черным ободком – можно будет узнать даже после Трансформации, не способной изменить ни ошеломляющий цвет, ни редкий контур. Блестящий мех, медный с черными полосками, подчеркивал мощь мускулов, набухавших на широкой груди, круто опускавшихся на плечах и ниспадавших к ногам. Мощные челюсти раздвигала улыбка; крепкая, изогнутая, утончавшаяся к голове шея не уступала в силе и изяществе волку. Оба уха его пронзали золотые кольца, а там, где шея переходила в грудь, искрился серебром медальон на прочной, того же металла, цепи. Герб был виден прекрасно: два дерева-близнеца, сплетающие свои изогнутые ветви, на коих рядом с изящными листьями соседствуют спелые плоды. Герб Сабиров... очаровательный рисунок, если забыть утверждение членов этой семейки, будто одно дерево дает добрый плод для Сабиров и их друзей, а второе – отравленный, для врагов.

Кейт принадлежала к Галвеям. Значит, перед ней враг – между ними лежит пять столетий взаимной ненависти. Такой, как сейчас, она стала из-за проклятия, которое один из чародеев Сабиров наложил на ее предка Галвея. Ну а тот, что стоял перед ней, обрел этот облик потому, что проклятие, отравив наследственность Галвеев, пало и на проклинавшего. Пятьсот лет вражды, а он утверждает, что всю жизнь искал ее.

Но самое худшее заключалось в абсолютной неотвратимости ее влечения к нему. Она помимо воли стремилась поверить ему и сказать именно то, что думает: она хочет его. Все это, конечно, смешно: оставаясь в пределах реальности, она попросту не могла желать Сабира хотя бы потому, что не знала его. А если бы вдруг обстоятельства сложились иначе – она могла бы только ненавидеть его как принадлежавшего к Семье врагов. Да и ему тоже неизвестно, кого она собой представляет, – иначе уже перегрыз бы глотку.

Он смотрел на Кейт, ожидая, как она поступит дальше.

Позволив свертку выпасть из зубов, она легонько прижала его лапой, чтобы нетрудно было поднять. Притворство позволит ей улизнуть.

– Спасибо, – произнесла Кейт с холодным спокойствием, столь не соответствующим ее неистовым чувствам. Она каким-то образом знала его, хотя не видела ни разу в жизни. Знание это намного превосходило обычное определение личности; здесь скорее имела место исходящая из костей, из недр существа уверенность женщины, которая где-то за углом людной городской улицы попала прямо в объятия суженого, друга души ее.

Мой враг. И моя душа.

Нелепость. Кейт хотелось смеяться – и благодарить за то, что она не верит в судьбу. Моя душа. Мой враг.

– Пойдем со мной, – предложил он. – Останься со мной.

Глубокое, словно из-под земли рычание превратило ее свирепый голос Карнеи в тонкий и нежный звук.

– Я должна вернуться домой.

– Но я хочу тебя.

– Стража уже близко, – заметила она. – Разве ты не слышишь?

Ей казалось, она лжет, но, уже произнеся эти слова, Кейт обнаружила, что не ошиблась. Дружная и ритмичная двуногая поступь приближалась по улицам. С ней приближались пока еще негромкие голоса.

– В сторону! Обыскать тот переулок! Быстрее, люди, мы можем потерять их.

Какой-то миг он колебался. Но только миг. – Найди меня, – сказал он. – Прошу, найди. Он взял в зубы свой сверток и повернулся, готовый бежать. Она последовала за ним, и они бросились к выходу из переулка, втянув когти и производя не более шума, чем ветер, стелющийся по мостовой. Как только выскочили на улицу, оба быстро свернули направо, в гору, подальше от приближающейся стражи.

Какое-то время они бежали рядом, иногда соприкасаясь боками, иногда отскакивая. Мускулы ее напрягались и расслаблялись, спина собиралась и выпрямлялась, тело пело под ветерком, ласкавшим кожу, пело от радости движения и от этого чуда близости к нему, пусть даже временной. Мирозданием были наполнены все ее чувства: сладостным запахом ночи, мускусным благоуханием Карнеи, зелеными растениями; запахами еды, приготовляемой городскими червями – обитателями близлежащих улиц; ровным плеском воды в фонтане, далекими голосами, тихим попискиванием ночной птицы над головой, серебряным светом поздней луны, сочащимся сквозь извилины тумана, который изящным кружевом застлал деревья и здания; округлыми камнями мостовой под ногами, прохладной сыростью, оседающей на ее густой шерсти. Уколами заживающих ран, пламенем воздуха в легких, радостью жизни. Позже, вновь сделавшись человеком, она пожалеет о деяниях своей чудовищной половины. Но Карнее-Кейт не о чем было жалеть. Она наслаждалась. Блаженствовала. Она осталась в живых, насильники и убийцы погибли, и смерть их наполняла ее яростным счастьем.