Дипломатия

Коммунистические правители Восточной Европы столкнулись с головоломкой: чтобы снять с себя внутриполитическое давление, они вынуждены были проводить более национально-ориентированную политику, которая, в свою очередь, требовала утверждения собственной независимости от Москвы. Но, поскольку они воспринимались собственным населением как марионетки Кремля, националистической внешней политики было недостаточно, чтобы успокоить собственную общественность. Коммунистические лидеры вынуждены были, чтобы компенсировать отсутствие к себе доверия, демократизировать внутренние структуры. И тут же стало очевидным, что Коммунистическая партия, пусть даже она все еще контролировала средства массовой информации, не была создана для демократического соревнования, будучи инструментом захвата власти и удержания ее от имени меньшинства. Коммунисты знали, как управлять при помощи тайной полиции, но не знали, как это делать при помощи тайного голосования. Коммунистические правители Восточной Европы, таким образом, попали в порочный круг. Чем более националистической становилась их внешняя политика, тем сильнее становились требования демократизации; чем большей степени достигала демократизация, тем сильнее становилось давление в направлении их смещения.

Советская головоломка оказалась еще более неразрешимой. Согласно «доктрине Брежнева», Кремль обязан был бы задавить потенциальную революцию, зреющую среди сателлитов. Но Горбачев не только не годился по темпераменту для подобной роли, но подорвал бы этим всю свою внешнюю политику. Ибо подавление Восточной. Европы укрепило бы НАТО и китайско-американскую коалицию де-факто, а также ускорило бы гонку вооружений. Горбачев во все большей степени оказывался перед дилеммой политического самоубийства и медленной эрозии собственной политической власти.

Горбачевским спасением было ускорение либерализации. Десятью годами ранее это бы сработало; к концу 80-х Горбачев уже не мог угнаться за кривой уравнения власти. Его правление поэтому постепенно во все большей степени характеризовалось отходом от «доктрины Брежнева». Либеральные коммунисты пришли к власти в Венгрии; Ярузельскому было разрешено иметь дело с «Солидарностью» в Польше. В июле 1989 года в речи на Совете Европы Горбачев, похоже, отказался не только от «доктрины Брежнева», обусловливавшей право советской интервенции в Восточной Европе, но и от орбиты сателлитов как таковой, заявив об осуждении наличия «сфер влияния»:

«Общественно-политический порядок в той или иной стране менялся в прошлом и может изменяться в будущем. Но эти перемены являются исключительным делом народа данной страны и его выбором... Любое вмешательство во внутренние дела и любые попытки ограничить государственный суверенитет — дружественных, союзных и прочих стран — недопустимы... Настало время сдать в архив постулаты периода „холодной войны", когда Европа рассматривалась как арена конфронтации, разделенная на „сферы влияния"»[1044].

Сохранение орбиты сателлитов стало непосильным бременем. Даже речь на Совете Европы выглядела слишком иносказательно, хотя по историческим советским стандартам она была достаточно ясной. В октябре 1989 года Горбачев во время визита в Финляндию безоговорочно отверг «доктрину Брежнева». Его представитель Герасимов шутил с прессой, что Москва приняла «доктрину Синатры» для Восточной Европы. «Знаете песню Фрэнка Синатры „Я сделал это по-своему"? Венгрия и Польша делают это по-своему»[1045].

Было слишком поздно спасать коммунизм в Восточной Европе или даже, в данном конкретном случае, в Советском Союзе. Горбачевская ставка на либерализацию неминуемо должна была провалиться. Как только Коммунистическая партия теряла свое монолитное единство, она деморализовывалась. Либерализация оказывалась несовместимой с коммунистическим правлением — коммунисты не могли превратиться в демократов, не перестав быть коммунистами: этого уравнения Горбачев так и не понял. Зато понял Ельцин.

Кроме всего прочего, в октябре 1989 года Горбачев посетил Берлин, чтобы принять участие в праздновании сорокалетия Германской Демократической Республики и по ходу дела принудить ее руководителя-сталиниста Эриха Хонеккера проводить более ориентированную на реформы политику. Само собой, он бы, не приехал на эту церемонию, если бы подозревал, что больше такого рода празднеств не будет. Это отразилось в произнесенной им речи:

«Нас постоянно призывают ликвидировать то или иное разделение. Нам часто приходится слышать: „Пусть СССР избавится от» Берлинской стены, тогда мы поверим в его мирные намерения".

Мы не идеализируем порядок, установившийся в Европе. Но факты таковы, что до сих пор мир на континенте обеспечивало признание послевоенной реальности. Каждый раз, когда Запад пытался перекроить послевоенную карту Европы, это означало ухудшение международного положения»[1046].