Дипломаты

Чичерин изложил Петру свой замысел. В беседе с Гофманом Петр представляет только себя. Все, что он говорит Гофману, лишь его, Петра, мнение. Мнение Белодеда? Русским стало известно, что немцы хотят наказать их за отказ заключить договор 10 февраля. Очевидно, немцы готовят новый проект договора, против прежнего много тяжелее. Замысел: Россия искренне желает мира, однако Германии нет смысла испытывать ее терпение. Разумеется, угрозы не в характере новой России, но есть объективные факторы, с которыми должны считаться и немцы… И еще: Петр помнил вопрос Ленина о единоборстве Людендорфа с Кюльманом и в той связи о позиции Гофмана? Георгий Васильевич просил Петра иметь в виду: эта проблема продолжает интересовать его, Чичерина, и, он так думает, Ленина.

61

Встреча с Шлобуттеном была назначена на четыре.

За пятнадцать минут Петр вышел из дому. Был ранний вечер, не по-февральски ясный, с красным небом и фиолетовыми тенями. Звонили к вечерне, и удары колокола, размеренные и неторопливые, плыли над Брестом, отражаясь в черепичных, железных и цинковых крышах, в крепостных стенах, в булыжных я кирпичных мостовых.

И побеждая все звуки, арабский скакун торжественно нес по городу всадника, облаченного в кожу – кожа была красновато-коричневой. Она блестела, и фигура на коне, как, впрочем, и сам конь, казались бронзовыми. Улицы опустели. Их покинули даже немецкие солдаты, и было жаль, что пропадает такое великолепие: всадник с тяжелыми плечами, красно-коричневый хром, облегающий плечи, недвижимо торжественная стать всадника, как и гордая иноходь коня, и цокот копыт, и осторожный посвист плетки. Жаль было и иного: какой смысл пристраивать к грузовику зыбкий помост и вталкивать лошадь на грузовик, а потом сооружать над головой коня фургон, чтобы скакун не простудился, и везти через прикарпатские и привисленские поля с сожженными деревнями, через реки, через болота, где по горло в воде лежат солдаты, через половину Европы, чтобы знатный всадник проскакал на породистом том скакуне по пустым улицам русского города? Однако кем мог быть всадник, чьи округлые формы в сущности были копией всех памятников германской доблести и гордыни? Туман замутил перспективу, и что-либо рассмотреть было трудно.

К пяти часам брестского временя английский язык Петра и соответствующая тирада, касающаяся шведской столицы, сработали, и полковник Шлобуттен пригласил Белодеда в кабинет шефа.

Увидев Петра, Гофман встал, неторопливо стянул перчатки и, бросив на стол, сделал несколько шагов, как показалось Петру, рассчитанных. Он точно хотел сказать Петру, что нормы вежливости в какой-то мере должны распространяться даже на немецкого генерала, вступившего на неприятельскую землю, если он интеллигентен.

Они обменялись рукопожатиями, и Гофман возвратился в кресло.

– Старые солдаты даже в безвыходных обстоятельствах предпочитают не говорить на языке врага, – произнес Гофман по-английски и покраснел – собственно, покраснели уши, а все лицо оставалось бледным. – Но это предрассудки! Ни один язык немцу не дается так легко, как английский, – он испытующе посмотрел на Петра, добавил, смеясь: – Я имею в виду лексику, не произношение! Короче, люблю говорить по-английски! Тот раз в Двинске вы обмолвились, что шесть недель назад были в Лондоне?

– Пять с немногим, господни генерал, – возразил Петр.

– Нет, нет, я понимаю, что англичане хотя бы формально остаются союзниками России, и отнюдь не покушаюсь на военные тайны. – Его крупные уши продолжали пламенеть. – Лондон интересует меня чисто человечески. Я вам признаюсь, люблю Лондон. Нет, не туманы и дымы, а его мокрые парки и камин, его строгую красоту, которая хороша и без солнца.

– Когда я уезжал, – сказал Петр, – в Лондон уже пришла весна и в Гайд-парке продавали первые подснежники. Англичане звали их подснежниками победы.

Странно, но на сей раз чуткие уши Гофмана точно не восприняли этой фразы – они мед ленно погасли.

– Каждый народ видит в подснежниках этой весны подснежники победы, – подтвердил Гофман и всмотрелся в толстое стекло, которым был укрыт стол, как в зеркало: только сейчас Петр рассмотрел под стеклом большую, в четверть стола, фотографию гофмановского скакуна, точнее, фотографию головы лошади – конь ярился и в гневных глазах, сейчас обращенных на хозяина, клокотало пламя. (Не об этой ли фотографии говорил Троцкий?) – Да, подснежники победы, – повторил Гофман, как припев, лишь бы думать о чем-то совсем ином, что не имеет никакого отношения ни к подснежникам, ни, быть может, к победе. – Господин Белодед, я хотел бы говорить о деле, говорить напрямик, – неожиданно перешел он на русский и не устоял перед искушением произнести это выразительное русское слово «напрямик». – Могу я это сделать?