Дипломаты

Опять заговорил матрос. Сейчас в нем боролись два чувства: сознание, что тон, принятый им вначале, не очень подходит для разговора с дипломатами, и понимание, что он не должен это обнаружить, – обнаружить это, значит, выказать слабость. Матрос сказал, что правительство революционной России намерено обнародовать тайные договоры, и повторил: «Ключи на стол!» Впрочем, посоветовавшись с товарищами, он дал дипломатам на раздумье сутки. На этот раз первыми вышли из зала комиссары.

Видно, кому-то торжественное сияние люстр показалось в эту минуту кощунственным. Сейчас горели только бра, горели тускло. Очевидно, мимикрия стала и природой человека: все, что недавно блестело и рвалось наружу в лице и в мундире Петряева, неожиданно погасло, подчиняясь тусклому свечению настенных дамп.

Померк и Петряев. Он будто сросся со своим креслом, и несвежая кожа подлокотников стада кожей Петряева, и пыльный войлок спинки кресла стал мышцами Петряева – таким неживым стал он весь. А под окном лежала Мойка, и штыки, что неколебимо двигались вдоль реки, виделись Репнину черными.

С тех пор как комиссары пришли на Дворцовую, минуло полтора месяца. И вот два Маркина соединились для Репнина в одном лице: тот, что расшифровывал дипломатическую тайнопись, и бедовоокий, с кольтом на бедре, что нагнал столько страху на дипломатов.

30

Они сидели друг против друга. Маркин виделся Репнину крутым и сильным камнем, вросшим в речное дно и обкатанным работящей волной. «Вот он, человек из народа, – думал Репнин, думал почти с восторгом и, что греха таить, со страхом. – В нем и цепкая хитринка, и душевное здоровье, и мысль! Вот как начал этот человек: распознал тайнопись того мира, распознал, дьявол! Сколько мощных лбов напрягалось, чтобы законспирировать эти тексты, укрыть их непробиваемым панцирем шифра. А вот пришел простой человек, из тех, кого мы сами испокон веков величали „лаптем“, и прочел грамоту. На стороне его была не только сила, но еще и ум, то есть как раз то самое, что так часто мы в нем подвергали сомнению…»

– Вы полагаете, что на смену прежним дипломатам придут дипломаты новые? – спросил Репнин; если Маркин хотел резать правду-матку, Репнин готов был прийти ему на помощь.

– Дипломат не пирог, его не выпечешь ни за час, ни за два, – заметил Маркин. – Почему новые? Нам могут помочь и старые!

Репнин выдержал паузу – она была долгой и не обещала ничего хорошего.

– Тот раз в ответ на призыв комиссаров, – сказал Репнин, – министерство покинули все дипломаты…

Маркин рассмеялся – видно, воспоминание о встрече на Дворцовой не было неприятным.

– Да, в тот день они были одни за всех и все за одного.

Маркину, как заметил Репнин, нелегко было сдержать свой смех – смеялся он в охоту, как смеются дети, забыв обо всем.

– Но ведь комиссары были правы, поставив так вопрос? – спросил он Репнина и провел ладонью по раскрасневшемуся лицу.

– Все было не просто, – сказал Репнин.

– Я понимаю. Но комиссары были правы? – повторил Маркин и достал зажигалку, сделанную из двух винтовочных гильз.

Репнин подумал: нечто подобное ему однажды говорил Ленин.

– Быть может, и правы, – ответил Репнин уклончиво. – По-своему, – уточнял он.

– Дипломаты решили блокировать революцию. – Маркин тронул колесико, и синю язычок пламени утвердился на фитиле, однако матрос не спешил подносить его к папиросе. – Решили объявить блокаду, так?

– Можно назвать это и блокадой, – ответил Репнин.

– Значит… все двери на засов? – Маркин не спеша зажег папиросу, но огня не погасил – он точно хотел показать этим, что контролирует каждое свое движение, каждое слово. – А я так думаю, что Россию блокировать нельзя, как нельзя блокировать небо! – Он медленно выдохнул облачко дыма, оно поднялось и повисло у него над головой, точно раздумывая, выйти в форточку или остаться в комнате. – Скажите, пожалуйста, а вы были на Дворцовой, когда туда пришли комиссары?

Ничего не зная о смольнинской беседе Репнина, Маркин задал Николаю Алексеевичу тот же вопрос, что задал Ленин.

– Был, – ответил Репнин – быть может, его лаконичный ответ даст понять Маркину, как ему не хочется продолжать разговор.

– А не думаете ли вы, что в иных условиях дипломаты могли и не отвергнуть предложение комиссаров так единодушно? – вдруг спросил Маркин.

– Я вас не понимаю, – отозвался Репнин. Кажется. Маркин нашел то самое продолжение разговора, какого так опасался Репнин.

– Если бы мы говорили с каждым дипломатом в отдельности, вряд ли бы все из них сказали «нет», – заметил Маркин и отложил папиросу на край стола. Струйка дыма, тонкая и неколебимо прямая, встала над папиросой.

– Допускаю… не все, – произнес Репнин, в то время как ветер колебал струйку дыма. – Допускаю, – повторил он, а сам подумал: вот он и подобрался к своему главному вопросу. В нем, в этом вопросе, всего два слова: «А вы?» Именно: «Как бы вы ответили. Репнин, если бы этот вопрос был поставлен перед вами не на народе, как тогда, а с глазу на глаз, как сейчас?» Однако как поведет себя сию минуту Маркин, отважится ли спросить?