Дипломаты

– Товарищ Белодед, – Воровский коснулся руки Петра ладонью – она была холодна, – только что убит Мирбах… Да, разумеется, эсерами, Ленин просил разыскать вас.

Как обычно в эти дни. Кремль люден, тем чутче тишина в приемной председателя Совнаркома.

Ленин сидел у края стола и быстро нумеровал записи, которые Петр увидел в руках Владимира Ильича сегодня утром, когда тот был на трибуне. Ленин оглянулся на голос Петра, и Белодед только сейчас понял, насколько серьезно все, что произошло.

– Белодед? – произнес он быстро, видимо удерживая в памяти номер помеченной, но уже перевернутой страницы. – Свердлов и я едем в германское посольство, да, с соболезнованием. – Он пометил лежащую перед собой страницу. – Вы будете с нами. – Его рука обрела прежнюю стремительность – одна за другой нумеровались страницы. – Что же вы молчите? – Он закончил нумерацию, собрал листы в стопку и, поставив вертикально, дважды ударил ими о стол. – И вы считаете, что этого делать не стоит?

– Я ничего не сказал, Владимир Ильич, – ответил Петр.

– То-то же, – Ленин пошел к выходу. Навстречу Ленину шагнул человек в вельветовой блузе.

– Простите, – обратился он к Владимиру Ильичу, – мог бы я задержать вас на минутку?

Ленин внимательно посмотрел на него: окно – рядом, и человек виден весь. Длинные, хорошо промытые волосы рассыпались и закрыли уши.

– Да, пожалуйста, но… с кем имею честь?

Человек отвел ото лба волосы.

– Я Феофан Строганов, делегат Пятого Всероссийского съезда Советов, член партии социалистов-революционеров.

Ленин поклонился.

– Слушаю вас, товарищ.

Строганов поднял голову – так удобнее было удержать рассыпающиеся волосы.

– Мне сказали, что убит Мирбах.

Ленин нетерпеливо сжал лацкан пиджака.

– Да, убит… час назад.

– Мне еще сказали, что вы решили направиться в германское посольство, чтобы выразить соболезнование.

– Да, сию минуту, если разрешите, – произнес Владимир Ильич.

Собеседник Ленина протянул руку – жест выражал нетерпение.

– Я заклинаю вас не делать этого.

– Почему?

– Есть такое абстрактное понятие: достоинство! Да, да, достоинство государства, народа, правительства, наконец собственное достоинство. Для гражданина и человека нет понятия более святого, чем это.

Ленин молча смотрел на собеседника; рука Ильича, зажавшая лацкан, казалась белой.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если вам не дорого собственное достоинство, поберегите достоинство России, от имени которой… волею судеб… – Он шумно вздохнул. – Волею судеб… вы говорите сегодня с миром. Я заклинаю вас, – произнес он мягко и поправил волосы.

Ленин взглянул на небо – неожиданно смерилось.

Где-то высоко над Москвой грозовая туча заменила солнце и ударил гром. Он был легким и быстроногим, этот гром, как первый гонец приближающейся грозы.

– Достоинство, – произнес Ленин. Личное достоинство, – повторил он. – Мое личное достоинство ничего не значит, если речь идет о благе России. – Он задумался, быть может, он впервые представил, как сейчас явится в германское посольство в Денежном с соболезнованием – нелегкая это миссия. – О благе России…

– Но этот акт… соболезнования, – встряхнул волосами Строганов, – отнюдь не ваше личное дело и даже не дело вашего правительства.

– Нет, это дело мое… и правительства, – сказал Ленин.

Он посмотрел на небо. Оно было сплошь сизо-фиолетовым, но посреди него, точно кружочек чистой воды в проруби, прорывался кусок синевы – тучи не заволакивали этот кусок синевы, наоборот, оберегая, они отодвигали его на край неба все дальше, все стремительнее. Ленин смотрел на это озерцо чистого неба, убегающего на север, и свет этой сини лежал на его лице.

– Вы не имеете права, – почти выкрикнул Строганов; лицо его стало влажным.

– Имею. Его дал мне съезд. – Ленин направился к выходу.

Машина шла, взрывая воду. За каких-нибудь четверть часа потоки заполнили город. Небо точно отвердело, и молния колола его на острые и ломкие глыбы, как колют уголь и лед. Еще удар – и небо осыплется и завалит город. На Пречистенском бульваре ливень начал стихать. Когда молния вспыхивала, листва, промытая дождем, казалась ярко-зеленой, молодой.