Дипонегоро

Вот почему Рату Агенг пригласила Моджо к себе. Ей хотелось, чтобы богослов, слава о святости; и уме коего дошла и до нее, хотя бы на время сделался наставником правнука. Султаны Джокьякарты и Суракарты по-прежнему враждовали между собой. Но Рату Агенг находилась как бы в опале и в Тегалреджо охотно отпускали людей из Соло.

Приезду Киая Моджо Рату Агенг обрадовалась. Она сразу же пожаловалась священнослужителю на правнука. Он совсем отбился от рук, к воспитателям относится насмешливо, гоняется за монахами с деревянным мечом, арабскую грамматику учить не хочет.

Они сидели на веранде и неторопливо пили имбирную воду. Киай Моджо с интересом наблюдал за сценкой, разыгрывавшейся во дворе. Принц Онтовирьо, в окружении деревенских ребятишек, дразнил попугая Буюнга. Принц размахивал перед самой клеткой деревянным мечом — клевангом, а взъерошенный попугай ошалело кричал: «Бей мачанов!»

Рату Агенг позвала правнука. Онтовирьо с удивлением поднял глаза на богослова.

— У тебя нет бороды! — воскликнул он. — Даже усы не настоящие — тоненькие. Ты имам?

Моджо рассмеялся.

— Не всякий, кто с четками, имам. У каждого святого своя роль. Нужен — тигром сделают. Нужда пройдет — в мышь превратят. Слушай и обезьяну, если она говорит правду, а не только имама. Бахадуру не к лицу обижать стариков и женщин.

— Я никого не обижаю.

— А разве Буюнг не старик? Ему сто пятьдесят лет. Это почетная птица. Попугая подарил твоим предкам славный Хасануддин из Макассара, великий герой — пахлаван.

Онтовирьо изумился: никогда не мог он предполагать, что попугай Буюнг — такая знаменитая, важная птица.

— А почему он всегда кричит: «Бей тигров!»?

— Потому, что пахлаван Хасануддин бил тигров и твой прадед тоже немало уничтожил их.

— Расскажи про Хасануддина! Это интереснее, чем слушать про лафазы и жизнь пророка Мухаммада.

— Хорошо. Только в другой раз. А сейчас умойся. Кроме того, ты где-то изорвал рубашку и расцарапал щеку.

А Рату Агенг Киай Моджо сказал:

— Из этого ребенка никогда не получится богослова.

Он был мудр и умел видеть сквозь туман времени.

И случилось так, что Киай Моджо, пожаловавший в гости на несколько дней, задержался в Тегал-реджо на два года. Здесь, в деревенской тиши, никто не мешал ему писать хронику. Кроме того, принц Онтовирьо очень привязался к новому священноучителю, а Киай Моджо полюбил своего ученика и не желал с ним расставаться. Они всегда были вместе. Все свои знания Моджо стремился передать юному другу, и семена падали на благодатную почву. Онтовирьо обладал исключительной памятью. Он схватывал все на лету. Заморские языки, логика, история Маджапахита и Матарама, Аравии, Испании, Китая к Индии, законы стихосложения, древнеяванский язык кави, индийский эпос, сочинения древнего яванского писателя Прапанга, хроники княжеств «бабад» — все это входило в сознание юного принца, как нож в масло.

Иногда, чтобы рассеяться, они отправлялись на побережье Индийского океана. Отвесной стеной обрывался берег Тысячи гор к вспененной воде. Черные валы с развевающимися седыми гривами выбрасывали на песок морские звезды, колючих ежей и черно-зеленые морские огурцы. Над дымящимися волнами носились ласточки — саланганы. Здесь, в известняковой стене, было много пещер и гротов. Друзья неизменно останавливались в пещере Лангсе, где когда-то укрывались прадед Мангкубуми Суварги и Рату Агенг. Иногда в эти края наведывались охотники за съедобными ласточкиными гнездами.

Странные вещи творились с Киаем Моджо и Онтовирьо на берегу океана. Безграничный водный простор рождал представление о вечности. И богослов и молодой принц погружались в глубокое раздумье. Онтовирьо, будто завороженный, глядел на белые, как соль, коралловые островки, на вздымающиеся валы и сочинял стихи — пантуны. Строчки рождались сами:

На солнечных струнах играет ветер,
Звенит океан — гамелан.
Все проходит. Лишь вечна любовь…

Киай Моджо размышлял о бренности всего земного, об истории, которую любил сильнее всех наук.

Ему казалось, что лишь в истории сокрыты все загадки человеческого бытия. Она важнее любого знания. Кто поймет ее язык, тот заглянет в самое сокровенное. Для него не будет тайн ни прошлого, ни настоящего, ни грядущего. История — душа народа. Хочешь заглянуть в душу — загляни в историю.

«Это только так кажется, что в наше время не происходит ничего значительного, — думал он. — Пройдут века, и, возможно, лишь мои записки расскажут другим обо всем, что творилось здесь, в сумраке джунглей. Почему был так скуп на слова древний грек Птолемей, ничего не написавший о Яве, кроме того, что этот остров очень плодороден и дает много золота? В потоке времени мы тоже станем когда-нибудь древними. Мой долг — записать увиденное и услышанное…»