Директория. Колчак. Интервенты

¹⁹⁷ Опущены слова: «Гуно совершенно разделяет мои взгляды на положение дел».

¹⁹⁸ Опущены слова: «Я ему заметил, что решительные меры против инакомыслящих не характеризуют слабость Омского правительства».

¹⁹⁹ Опущены слова: «Он все время задним умом крепок».

²⁰⁰ Опущены слова: «И еще может быть, что в будущем она будет помогать англичанам, да и им, японцам, пригодится как добрая соседка».

²⁰¹ Опущены слова: «Видимо, этому молодому чеху придется сыграть роль в настоящих судьбах России». Дальше читаем мы в дневнике следующий абзац: «Чувствую, что дольше тянуть это неопределенное положение нельзя. Из грустных размышлений вывел меня визит Г. Оболенского, просил позволения зайти с важным делом, предупредить, что в четверг на завтраке будет мадам А., которая будто бы состоит агентом большевиков. Странно, что это не известно В. Н. и он пригласил ее на завтрак. Во всяком случае, предупреждение весьма не лишнее. Не знаю, насколько искренен Оболенский, заявивший, что японцы от меня в восторге и едва ли помирятся с Колчаком, даже при изменении симпатий в их сторону».

Разговоры о большевистском агенте, конечно, чепуха. В феврале 1919 г., когда советская власть билась в кольце блокады контрреволюционного окружения, некогда было думать о Болдыреве.

²⁰² Опущены слова: «Опять общий упрек, что я не там, не при работе. Что ж? Они не знают о подлых приемах, несомненно с ведома Колчака сделавших неизбежным мое изгнание. Тот же упрек повторяет и Нокс, тоже отлично понимающий обстановку. Черт его знает! Издевается или лицемерит?»

²⁰³ Вместо последних слов в дневнике записано: «По-прежнему довольно беззастенчиво лгут против Директории».

²⁰⁴ Опущен конец: «А на душе скверно. Тяжело и за общее положение дел. Видимо, и Сибирь не избежит участи Европейской России».

²⁰⁵ Опущены слова: «Тяжело было на душе и, кажется, больше всего от сознания, что наслаждаешься, когда на родине трагедия. Донкихотство это или так и должно быть?»

²⁰⁶ «На что?!» На диктаторский трон! Странно, что Болдырев притворяется наивным. Как будто не знает об агитации, которая японофильцами велась вокруг его имени. Ведь заезжал же к Болдыреву Яроцкий, и говорил он о каких-то письмах Курбатова.

²⁰⁷ Писал письма «Жанену, Ноксу и другим».

²⁰⁸ Болдырев сделал отступление от дневника, очевидно, для того, чтобы уточнить свои поденные записи, словом, чтобы и читателю выяснить «поставленные интервенцией задачи и, в частности, роль Японии». Но это отступление страдает существенными недоговоренностями. С другой стороны, Болдырев делает попытку обрисовать ту роль, которую он тогда играл в Японии, в слишком безобидном свете, причем подчеркивает, что и в своей дипломатической деятельности он руководился исключительно благими порывами и искренней любовью к «родине». Своим отступлением Болдырев делает также попытку оправдать себя перед современным читателем. Как будто в этом есть надобность. Как будто непонятно, что не простой любознательностью и не чисто академическими соображениями руководился Болдырев, когда в Японии напялил на себя тогу дипломата. Ведь каждый знает, что в то время Болдырев стоял на той позиции, что следует бороться с большевиками до победного конца и что эта победа может, а также и должна быть достигнута. Сам Болдырев тоже признается, что «считал интервенцию» тяжелой, но неизбежной в сложившихся условиях необходимостью. Казалось бы, что если говорить, так договорить уж до конца, ведь известно, что «быль – молодцу не в укор». А между тем Болдырев не договаривает, вследствие чего скрадывается от читателя вся неудача этой дипломатии и сглаживается комичность дипломатической роли, которую Болдырев играл.

Чего ради Болдырев, писавший Колчаку, что хочет выехать на Украину, для своего изгнания избрал Японию? Хотел, скажут, некоторое время отдохнуть от пережитых треволнений среди интересного народа и своеобразно-экзотической природы, которая так манит каждого туриста. Так ли это?

Вторая часть книги почти целиком посвящена описанию того, что интересовало Болдырева как туриста.

Но некоторые места второй части, места, тщательно очищенные от предательских деталей, которые мы, по возможности, привели в примечаниях, ясно указывают, что не только интересы туриста, но и соображения другого рода направили шаги Болдырева в Японию. Болдырев, видите ли, не мог простить обиду, которую нанес ему Колчак. Руководясь интересами родины и отечества, Болдырев жаждал реванша. Для подготовки же этого реванша Япония, как всякий понимает, была самая благодарная почва.