Директория «Мусорщик». Книга 1. Ра

– Странно, почему же сюда? Какое вообще отношение граффити имеет к экологии? – удивилась я.

– Я нарисовал танцующих клоунов на здании экологической полиции, – сказал он уже без наигранности, спокойно.

– Почему?

– Потому что там была очень хорошая, почти белая стена, и на ней прекрасно получилась пляска клоунов, – пояснил Евгений.

– И всё?

– Ну… Если не считать того, что клоуны играли в футбол консервными банками, курили и были одеты в куртки сотрудников экослужбы, то всё. Да я вам лучше покажу. Вот, – и он протянул мне смартфон с картинкой своего произведения. – Забавные, правда? Мне очень жаль, что их закрасили.

– Они очень хорошенькие, только зачем вы их именно так нарисовали? Вы что-то имеете против экослужбы? – спросила я.

– Нет. Я просто рисую всякую чушь, что мне в голову придёт или привидится. Не всегда это для меня хорошо заканчивается, – ответил он с неохотой. – А вас за что сюда?

– Бросила в кусты экобутылку на вечеринке, – ответила я.

Он нахмурился, и я поняла, что он в это не поверил.

– И тут вы должны спросить: «И всё»? А я вам отвечу, что если не считать беспредела, который моя мама учинила в суде, то всё. В совокупности бутылки и слов мамы о том, что я этой бутылкой «удобрила кусты», оказалось достаточно, чтобы меня показательно выпороли методом отправки сюда, – пояснила я.

– А-а, ну раз показательно, тогда возможно. И давай лучше на «ты», – предложил он.

– Я слышала, здесь своеобразные правила жизни, – продолжила я разведку.

Интересно, а нос у него широкий или курносый, уточкой? Скорее курносый…

– Я тоже слышал, видел надпись на въезде и знаю людей, которые в директории обосновались навсегда. Если всё так, как написано на их лозунгах, то я пока тут останусь, – сказал он.

– Зачем? – спросила я.

– Рисовать.

– Так есть же страна для художников, где можно жить и рисовать. Почему ты не там? – удивилась я.

– Я там, я оттуда. Я сам её выбрал однажды, сам туда уехал, сам там учился. Прекрасная страна, но представь себе, что ты живёшь среди художников год, другой, десятый, двадцатый. Каждая стена твоего города разрисована, списки[4] великих картин на заборах и трансформаторных будках, холсты и краски продают в каждом дворовом магазинчике. Ты говоришь и споришь об искусстве даже с дворником и таксистом, строишь скульптуры из песка, рисуешь мелом на асфальте и вскоре начинаешь понимать, что от переизбытка живописи сходишь с ума. Слишком много прекрасного. Интоксикация прекрасным, – неожиданно подытожил он.

– Как там классно, наверное! Я, когда маленькая была, думала, что именно её выберу для жизни. Там же всем бесплатно выдают и краски, и бумагу!

– И? – Женя посмотрел на меня с неподдельным интересом.

– Мама купила мне тогда всевозможные краски и отдала подсобку во дворе на все каникулы под мои творческие эксперименты. Первые три дня я рисовала, вся вывозилась в красках, ляпала по стенам, возила по бумаге, перекрасила старые пледы, потолки, на окнах витражи с лебедями сделала, а потом мне надоело, – вспоминала я.

– У тебя хорошая мама. Самая лучшая мама на свете. Она избавила тебя от купания в высокохудожественной эссенции творчества. Выживание в толпе одержимых артом индивидуальностей, собранных в месте наивысшей конкуренции, – непростая задача. Там учиться хорошо – практики помогают, а потом слишком всё правильно для художника получается, чересчур доступно и красиво. Зарабатывать не нужно – дотации. Живи и твори. Вызова нет, да и душно там, и слишком много своих. Лучше куда-нибудь в одиночество, – мечтательно сказал Евгений.

– Сюда? – удивилась я.

– Возможно.

– То есть ты специально это сделал, чтобы тебя сослали? – уточнила я.

– У тебя, кроме чёрного и белого, хоть какие-то промежуточные варианты бывают? – засмеялся Женя, изрядно смутив меня. – Эпоха правильных миров прямо создана для таких, как ты. Или ты создана для них. Или ты – их создание…

– Здесь рисунки твои мало кто увидит, – сказала я холодно.

Мне не понравилась его резкость. Он был, пожалуй, слишком честным для этого балкона. Наверное, в художественной стране так принято…

– Какая разница, кто увидит. Разве рисуют, чтобы видели? Рисуют, чтобы рисовать… – ответил он.

Я не поняла, о чём он говорит, и не нашлась, что ответить, но за радость от того, что рядом со мной есть живой настоящий Евгений, говорящий всякие умные глупости, да ещё с телефоном в руках, готова была простить ему всё.

– Тебе легче, рисовать тут можно. Я вот люблю скалолазание, а с этим тут плохо, – пожаловалась я.

– Вон же, целая гора! – он указал рукой на далёкие столбы дыма.

– Вряд ли кто-то захочет лазать по мусорным скалам, – откликнулась я.

– Тот, кто любит лазать больше всего на свете, полезет везде, где можно и нельзя. Это ведь как с рисованием: это сильнее тебя, если это настоящее и после трёх дней не проходит, – сказал он уверенно.

– Я лучше полезу там, за стеной, по настоящей скале над чистой водой. Без дурацкого намордника, – размечталась я.