Лысый осмотрел кепку на Ленкиной голове, колени, укрытые снятой курткой и старенькие полукеды в траве. Сломив сухую ветку, кинул из расслабленных пальцев, целя Ленке в грудь. Пропел наставительным тоном:
— Дяденька Лысый, мы с баришней поебаться пришли. Вот так отвечать надо. Понял, чмо малолетнее?
— Лысый! — голос Марчика за кустами стал злым.
— Иду, — радостно отозвался тот и полез на тропу, уже не обращая внимания на Валика и Ленку.
Когда невнятные голоса и смех скрылись, они все еще молчали, Ленка сидела, и Панч стоял, опустив голову. Потом она все же спросила, маясь, что ему паршиво, а что тут сделаешь, против трех здоровых бугаев:
— Из вашего, да? Такие козлы.
— Завтра уезжают, — хрипло сказа Валик, — на ка-нику-лы. Тьфу ты.
И закашлялся, берясь рукой за грудь. Бледное лицо стало пятнистым, брови сошлись, показывая на переносице вертикальную черту. Ленка вскочила, хватая его за руку, но он отдернул, отворачиваясь.
— Валик? Панч. Ингалятор. Он где? Достать?
— Не надо, — со злостью сказал мальчик вполголоса. И полез на тропу, хватаясь за ветки одной рукой.
— Завтра? — переспросила Ленка, и дернула его за куртку, — да стой ты. Хватит уже, скажите гордые мы какие. Стой! Ты правильно молчал. Я таких знаю. Мы молчали, и правильно. Потому что еще не хватало.
— Угу. Ты еще вокруг меня тут… за… бегай.
— И забегаю!
Ленка держала его, и Панч дернулся раз, другой. И встал, нагибая голову, чтоб спрятать лицо.
— Валечка, — сказала она ласково, подтягивая его к себе, — слышишь, ты, брат драгоценный? Молчи. Ты прям думаешь, если бы не больной, то всех раскидал и типа сразу герой? Да они и здорового ножиками попишут или ногами отметелят. Будешь потом почки лечить. А если хочешь, так мы им сегодня нос утрем. Носы. Они же придут на танцы эти? Придут, да?
Он кивнул и Ленка кивнула в ответ.
— Тогда пойдем, я тебе по дороге расскажу. Ну, немножко.
Солнце усаживалось за черные зубцы Кара-Дага, делая их еще чернее и пуская впереди ребят длинные тени. А по другую сторону бухты сверкал золотом припадающий к темно-синей воде дракон Хамелеон. Валик шел, оступаясь с тропы, чтоб идти рядом, а не впереди, и Ленка временами хватала его за рукав и тут же отпускала, когда он независимо задирал подбородок. А потом уже забыл вырываться, слушая, что она говорит, блестя глазами и поправляя плотно сидящую на волосах кепку.
— Думаешь, чего, вот сработает оно?
Ленка уверенно кивнула.
— Да. Только музыку нужно, нормальную такую. Поставить, по времени. Ты найдешь?
— Ну… да. Найду, скажешь, какую. А думаешь…
— Так, — звонко сказала Ленка, волнуясь сама. И повела руками, надеясь объяснить.
— Вот ты сказал про бухту. И про меня, ну про художников еще. Ты это знаешь, что не все кулаками. Так? То есть, необязательно бить им морды. Но рты свои дурные они раскроют. Удивятся. И ты станешь — другой, понимаешь? Для них.
— Думаешь, поймут?
Ленка засмеялась, стараясь, чтоб смех был уверенным.
— Поймут. В любом разе мы с тобой повеселимся. Плохо, что ли? Считай, это продолжение моего тебе подарка.
— Считаю, — согласился Панч. И тоже засмеялся, к удовольствию Ленки уже совсем свободно, без злости и маеты.
— Получается, кепка как раз пригодилась, да?
— А то, — важно сказала Ленка.
Кепка пригодилась и дальше, до самого вечера Ленка ее не снимала. Ходила в суете, как тот Гаврош на картинке в истрепанной книжке, усмехалась сходству, разглядывая себя в случайных зеркалах, и вообще-то старалась не мелькать особенно, не соваться туда, где полно детишек и ребят постарше. В коридорах и кабинетах санатория «Ромашка», куда переехали жильцы «Ласточки» на время ремонта, было суетно и к Ленкиному удивлению, разболтанно, все ходили, как хотели, качались на стульях, трепля языками, кто-то бежал с гирляндами или кричал сердито, волоча картонные коробки.
А потом сообразила, что да — многие учителя уехали, потому что каникулы — раз, да еще дети вперемешку — из «Ромашки», да из «Ласточки» — два. Ну и — праздник.
Вечер начинался в восемь часов, вернее, в восемь все соберутся в столовой на ужин, а оттуда через час выйдут (парами, вспомнила Ленка слова Валика) по дорожкам парка в соседний корпус, где на отремонтированном первом этаже сверкал лампами и мишурой большой спортзал. У короткой стены на возвышении уже торчали коробки динамиков, а на столе, укрытом бархатной скатертью — магнитофон, большой и старый, и рядом с ним коробка с бобинами.
Все это Ленка увидела еще после обеда, когда они с Панчем сгоняли на разведку. И позже, отправив ее в медпункт на место ночевки, Валик убежал в суету, и попутно — добывать заказанную Ленкой музыку.
В коридоре шумели, покрикивал кто-то из взрослых, из столовой слышался звон посуды и скрежет столов.
Ленка села на кушетку, собираясь с мыслями. За окнами уже стемнело, и она порадовалась этому. Валик хотел прийти, после ужина, но Ленка велела ему идти в спортзал вместе со всеми.
— А то не выйдет, — сказала, уже начиная нервничать, — ну и на часы там смотри. Понял?
Она хотела, чтоб почти в полночь, но Панч уперся и покачал головой.
— Нет! Надо пораньше. Можно же пораньше, да?