Дискотека. Книга 1 [СИ]

— Да услышим, — кивнула Ленка, держа в кулаке горлышко с щекотной пробкой, которая шевелилась, пытаясь вытолкнуться, — там телевизоры, вон у кого-то музыка, куранты будут слышны.

— Лен? — Валик потянулся и, расправив еще одно одеяло, кинул его на колени. Прислонился плечом:

— Тут желания загадывают. Ну, то есть мы должны. Я так придумал. И они тогда сбудутся. Такой мой тебе подарок. Ничего?

— Что такой подарок? Валик, это самый лучший. Да. Сейчас загадаем.

Панч кашлянул. Он уже не смотрел на часы, и на Ленку не смотрел тоже.

— А когда тебе ехать, мы сюда снова придем. И расскажем, чего загадали.

— Так разве делают? А вдруг не сбудется?

— Не понимаешь. Я придумал именно так. Для нас.

На берегу ударили маленькие куранты, звук усилился, наверное, потому что били они хором из открытых форточек, за которыми одинаково мерцали экраны телевизоров.

Двенадцать, в панике подумала Ленка, держа бутылку на байковом одеяле, уже десять осталось ударов, а желание? Надо самое-самое. Чертов Панч, и сама она дурында, надо было подумать заранее. Пять всего…

Часы били мерно и важно, медленно, но все равно с каждым ударом делали шаг и еще один шаг. И сердце ее зачастило, потому что желание — вот оно, но его — нельзя, и потому она ни разу не проговорила его словами, даже мысленно. А рядом сидит Валик, по его спокойному, розовому от пламени свечи лицу видно — он знает свое желание, и загадал. А она, Ленка Малая, сейчас проворонит два последних удара…

— Бомм… — сказали на усыпанном огоньками берегу все совершенно часы, одинаковые часы в одинаковых телевизорах. И следом нестройно заиграла музыка, закричали ура…

Ленка открыла зажмуренные глаза, и ослабила пальцы, направляя пробку.

Валик подставил кружку. Наливая, она расхохоталась, стукая горлышком по толстому краю.

— Ты чего? — он взял кружку двумя руками, дожидаясь, когда она затолкает пробку обратно.

— Ой, Панч. Шампанское — с зайцем. И байковое одеяло. Ой, я что-то не могу…

Она болтала, ставила бутылку на пол, нагибаясь, передвигала подальше, чтоб не уронить, двигала ближе кулек с конфетами, выкатывая оттуда мандаринки. И снова смеялась. Чтоб не дать себе подумать, успела ли загадать.

— Да, — согласился Панч, — у нас всегда все будет, такое вот. Смешное, и не как у всех.

Ленка замолчала. Его лицо в живом свете пламени было очень красивым, спокойным, с мягкой, совсем взрослой улыбкой, какой-то, не как у людей. У кого же она видела такую? Да… на фото, где папа и дядьки с парохода стоят на красивой плитчатой площадке, а за их спинами сидит огромный бронзовый Будда, держит в щепоти цветок, и губы его сложены так, как сейчас у мальчишки, будто он улыбается и одновременно прислушивается ко всему. Как он сказал? У нас с тобой. И — не как у всех. А еще через десять дней они расскажут другу другу о том, чего захотели.

— Да. Не как у всех. Ты это хорошо придумал, Валик Панч, — сказала она негромко, и, глотнув шампанского, отдала ему кружку.

— Я? — удивился мальчик, — нет, это не придумывается. Оно так и есть.

Ей был виден его профиль, тонкий нос, чуть великоватый, и мягкие тени на впалых щеках, ресницы, прикрывающие глаз, — он смотрел вниз, а еще четкий рисунок губ, в свете свечи неярких, почти такого же цвета, как розоватая кожа на скулах и подбородке. Она подумала мельком, у него даже пушка темного нет на верхней губе, хотя у темноволосых он уже бывает, в четырнадцать. И тут свет на лице стал меняться, Валик поворачивал к ней лицо и вот сейчас посмотрит. Глаза в глаза, близко-близко…

Ленка мгновенно и резко ощутила его плечо, прижатое к своему, колени — его и ее, укрытые одним одеялом. Сказала поспешно:

— Нам когда обратно? Чтоб тебя не прищучила Квочка.

— Я в два часа обещал Веронике. Ну, в три, значит, можно.

— Обещал же в два? — попеняла Ленка, разворачивая конфету и суя ему в руку.

— Да. А она сказала, ладно, но чтоб до трех вернулись.

— Золотая у тебя врачиха.

Под одеялом его плечи шевельнулись. Кивнул, жуя конфету и хрустя вафельной крошкой.

— Она хорошая, да.

— Будем говорить, Валь? Сейчас вот.

— Если хочешь, пойдем смотреть вокруг. Новый год ведь. Море там, луна. А еще ракеты, красиво.

Ленка прислушалась к себе. Да. Новый год, ракеты. И вдруг разозлилась. Хоть раз в жизни, Ленка Малая, ты можешь свободно сделать то, чего хочется тебе? А не то, чего нужно хотеть — по всяким разным причинам, по целой куче этих причин.

— Не хочу вокруг. Хочу сидеть и разговаривать. Ну их, ракеты те. Нет, если ты хочешь…

— Нет.

И тут они вместе сказали, начиная вопрос:

— А у тебя…

— А твоя…

Отсмеявшись, Валик махнул рукой:

— Давай ты первая.

— Твоя мама, она — какая? И не приехала вот. Расскажешь?

На берегу, исчерченном желтым светом фонарей, стало шумно, гулял народ, компаниями, кто-то голосил песню, кто-то смеялся, визжали дети, а следом кричали им женские негодующие голоса, чтоб тут же рассмеяться. И шум был хорошо слышен, ложился на воду, как еще одна вода, растекался поверх лунных бликов.