Диснейленд

– Ты или гений или совершенная идиотка.

– Вот именно. Мэтр однажды сказал мне то же самое.

– Заладила: мэтр и мэтр! Перестань без конца повторять: мэтр. Как будто нельзя сказать просто: Ксенжак. Ты что, и в постели говорила бы ему мэтр?

– Говорила.

– Что?

– То, что слышишь.

– Дорота, я, кажется, тебя не понял.

– Нет, понял. Я и в постели называла его: мэтр. Я так привыкла, что не могу называть его иначе. Его это тоже злило. «Зови меня Эдвард, – просил он. – На спортплощадке – другое дело, а тут зови Эдвард». Но я не могла. Привыкла и не могу иначе.

– Когда это было?

– В Будапеште. Когда я вывихнула ногу, и все думали, что это перелом. Мэтр остался со мной, и мы вернулись на день позже. Он был ко мне очень внимателен. Да, очень внимателен.

– Не сомневаюсь.

– И знаешь, что он сказал? Он сказал, что…

– Подожди минуту. Дай собраться с мыслями.

Я хотел собраться с мыслями, но мне это никак не удавалось. Дорота потушила лампу. Сквозь занавески пробивался свет.

– Ну, я пошла, – сказала она и принялась одеваться. – Спасибо за ужин.

Мне показалось, что все это мне только снится. Как в тумане, видел я одевающуюся Дороту, вокруг нее плясали, играя на свирели, Питер Пэн и разноцветные эльфы. Разве это не могло быть на самом деле? После того, что случилось, это могло показаться правдоподобным.

Я почувствовал, как Дорота заботливо укрывает меня одеялом, и услышал, как она на цыпочках вышла из комнаты.

Эпилог

– Я знала, что ты способен на сумасбродство, и всегда этого боялась, – сказала Агнешка.

Через зарешеченное окно виден был курган Костюшки на фоне голубого неба, которое в этот солнечный осенний день было удивительно яркого оттенка. День клонился к вечеру, и небо быстро темнело.

Не глядя друг на друга, мы смотрели в окно.

– Ты ужасно неуравновешенный человек, – прибавила Агнешка.

Я хотел ей возразить, но она опередила меня:

– Прости, я говорю глупости. Не сердись. Я просто выбита всем этим из колеи. Надеюсь, ты понимаешь: и местом и обстоятельствами. Мне хотелось повидаться с тобой. И вот я пришла. Мне необходимо было увидеться с тобой, а теперь я не знаю, с чего начать, и несу всякую чепуху.

– Если то, что я натворил, сумасбродство, то я сделал это ради тебя… вернее, из-за тебя…

– Знаю, знаю, и поэтому меня мучит совесть. Но ты видишь, я пришла. Я должна была прийти и повидаться с тобой. Меня мучит совесть, но сказать, что я чувствую себя виноватой, я не могу. Муки совести и чувство вины – это разные вещи. Конечно, надо было раньше тебе во всем признаться! Но я думала, может, все как-то само утрясется. Я так много в тебя вложила!

– В чем ты должна была мне признаться?

Она отвернулась от окна и поглядела на меня. А я по-прежнему смотрел в окно на небо, которое быстро темнело.

– Нужно ли называть вещи своими именами?

– Как хочешь…

– Я считаю, что нужно. Да. Необходимо поставить все точки над i. Но это так трудно и тяжело.

Она продолжала смотреть на меня. Я провел рукой по лбу, носу, глазам, мне хотелось стереть с лица ее взгляд. Наконец она опустила голову, открыла сумочку и достала носовой платок. Я думал, она плачет или вот-вот начнет плакать, но я ошибся. Она вытерла нос. И сделала это, как интеллигентная, благовоспитанная женщина: деликатно, почти беззвучно. Мне такой способ вытирания носа кажется омерзительным. Потом она спрятала платочек в сумочку и защелкнула ее так громко, что я вздрогнул. Держась за замок сумочки и приоткрыв губы, она стала опять смотреть в окно. Говоря объективно, она была красивой и элегантной, но мне она понравиться не могла. Я злился на нее за то, что она пришла. Меня подмывало вышвырнуть ее за окно, и в голову пришла нелепая мысль, что я не смогу этого сделать из-за решетки. С какой стати мне лезли в голову такие дурацкие мысли? Все равно я не вышвырнул бы ее в окно.

Молчание длилось бесконечно, а мне не хотелось вызывать ее на разговор.