Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

Что делал с нами этот человек в конце месяца! Стон стоял. Бабушки пили валерианку и трусливыми дрожащими пальцами теребили свои заплаканные полотнища. Ошибки и фальшивки он сразу находил, выматывал душу и отправлял на доработку. Меня Буревич явно не любил, но дядя Исай, как бухгалтер, был сильнее этого организатора, а почерк у него был и того лучше. К тому же мои чистенькие и свежие бумаги выгодно отличались от затисканных, затасканных, размоченных слезами бабушкиных простыней. Принимая от меня таблицы, Буревич чувствовал какой-то подвох, искал, напрягался, шарил, но все великолепно сходилось. А выйти из плоскости он просто не умел. И от этого закипал, ярился, гнал себе адреналин в кровь, сахар в мочу, ястребиное око вперял в колонки цифр, проверял, перепроверял, внюхивался, искал… Но не народились еще такие младенцы, чтобы победить взрослого человека! И немало подобных же бумаг и обязанностей удалось мне тогда обойти и спровадить. И ведь не для отдыха же!

Я вел онкологический прием и еще отдельно принимал хирургических больных, дежурил по скорой помощи, консультировал на дому, занимался плановой хирургией, осматривал поступающих на работу и т. д. На меня сыпались невозможные случаи, а опыта еще не было. И происходили ужасные трагедии: говорят, у каждого хирурга свое кладбище… Бессонные ночи и, как спасение, книги по специальности. Теперь читаешь не по обязанности, как в институте, не для зачета, а жадно, с отчаянием. А то, что получалось в жизни, не совпадало с книгами. И снова поиски, удачи и катастрофы. И тогда на изломе страдания, отчаяния вдруг проясняется книжный текст, как старая икона из-под олифы, и совмещаются смыслы: вяжется первый хирургический опыт. Жадно перечитываю учебники нормальной анатомии для первого и второго курсов, отдельные главы из оперативной хирургии (учебник четвертого курса — ах, что же мы делали на занятиях? Ах, дураки!). К этим главам теперь приникаю, причащаюсь от них — наизусть, до каждой буковки! Монографии по онкологии, журнальные статьи, на помощь! На помощь! Я же не знаю! Ничего! И вот сюда — можно ли ногу поставить? Твердая ли почва? Опора или трясина? Привозят ночью молодую девчонку-шахтерку, которая технику безопасности презрела и залезла в грузовую вагонетку, и поехала наверх по рельсам. А там наверху оборвался трос, и поехала эта тачка вниз, а девчонка из кузова прыгнула. Упала, конечно. И тут оборванный конец провода зацепил ее за одежду и потянул за собой. И помчалась она животом и боком на огромной скорости по неровному склону. Это «путешествие» закончилось переломом таза, разрывом мочевого пузыря и отрывом стопы. Главный врач Подолин по прозвищу Подя уже был на месте. Он меня, в общем, опекал и вызывал на сложные случаи, чтобы оперировать вместе. Больная лежала в приемном покое. Стопа у нее была оторвана не полностью, она висела на ахилловом сухожилии, обе лодыжки были целы, но свод стопы сильно разрушен.

— Не соглашалась на ампутацию, — сказал Подя, — но я уговорил, теперь согласна…

У меня вдруг вырвалось:

— Давайте не ампутировать. Попытаемся сохранить, всегда же успеем…

Подя посмотрел на меня строго, я осекся. Но девчонка, в присутствии которой мы неосмотрительно завели разговор, закричала, завопила:

— Не дам резать ногу, не дам!!!

Теперь выхода не было. Мочевой пузырь мы ушили, вставили трубку. Потом я убрал мелкие размозженные кости свода, сопоставил плюсневые кости с таранной, зашил рану и вставил дренажи. В какой-то книге прочитал, что известный французский хирург Каррель-Дакен еще в первую мировую войну предотвращал нагноение обширных травматических ран за счет их непрерывного орошения слабыми дез. растворами. Специальной установки у меня, разумеется, не было, конструировать ее было некогда, и я кустарно, вручную, орошал и орошал, часами. Девчонка была — богатырь, и судьба улыбнулась мне: она осталась с ногой и даже не хромает по сей день, только стопы не одинаковые: на одной носит туфлю 38 размера, на другой 36. Шахтеры меня признали. В самый переполненный кабак с толпой не допущенных абитуриентов у заветной двери я мог зайти в любой момент. И всегда очищалось хорошее место за столиком. И бывший зэк, уже теплый, кричал через зал: «Дорогой доктор, разрешите мне в вашу честь исполнить нашу каторжную песню…», и кидал хрусты в оркестр.

А потом разнесся слух, что меня берут в армию. А на самом деле в комиссию военкомата меня направили смотреть призывников. И приехала меня провожать громадная компания на санях-розвальнях, лошади прямо во двор заехали, и пошли они самогон выгружать. Отец этой девчонки с перебитой ногой, мать, браты, сваты, свояки, полдеревни приехало, откуда родом она. А я жил тогда один — у меня только дочь родилась, жена с ребенком в другом городе, и разор в доме немыслимый. Зашли они с мороза в мою холостяцкую берлогу, женщины юбки подоткнули, все помыли, почистили, перетерли и белые рушнички глаженые на стол постелили. Водочку, самогон и закуски поставили. Печь остывшую развели, зажарили куски баранины и свинины. Дух пошел неслыханный по квартире.