Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

— Вам нужно теперь за ним ухаживать на дому, надо, чтоб сквозняка не было, но чистый воздух обязательно, свежее белье, шприц наготове…

— А где я шприц возьму?

— В аптеке.

— А в аптеке нет.

— В больнице.

— А в больнице не дадут.

— Ну, попросите.

— А как не дадут?

— Ну, я Вам дам.

— Ладно. А вот еще советуют сухое вино для аппетита. Можно?

— Можно.

— А где я вино возьму?

— В магазине.

— А в магазине нет…

— В ресторане.

— Ну, вот, буду я по ресторанам шляться!

— Послушайте, поставить диагноз рака легкого у вашего мужа в тысячу раз труднее, чем достать бутылку вина и шприц. От других Вы требуете невозможного, жалобы пишете, а сами такую малость не хотите сделать для родного человека…

Перекосилась, перепнулась с ноги на ногу, вышла.

Пора и мне — еще обход, операции.

А в коридоре опять хватают за руки, за халат:

— На минуточку, на минуточку!

— Что случилось?

— По губе меня ударили.

— Ну и что?

— Швы вот положили рядом, в скорой помощи.

— Так, швы как швы, лежат хорошо. Что вы хотите?

— А я недовольная!

— Так я не видел довольных, ударенных по губе.

И еще один шаг делаю к заветной двери и уже открываю ее, а в проеме — энергичное лицо, роговые очки:

— Секундочку, секундочку, вижу торопитесь, один только вопрос, доктор.

— Да, да, слушаю.

— Я свободен до двенадцати часов, сейчас — десять тридцать, у шофера перерыв с четырнадцати часов, и я…

— Какой вопрос вы хотите задать?

— Машину мне отпускать?

— Карандашик нужен, — бормочу я, — карандашик… два парохода плывут против течения со скоростью икс… Когда они встретятся?

Я бегу по коридору, по лестнице, а в голове дурацкий совсем колокольчик:

Па-ро-хо-ды встре-тят-ся или нет

Или — или встретятся, или — или нет…

Господи, когда же, наконец они встретятся, когда все это закончится? Есть жизнь на Марсе? Нету жизни?

Жизни нет. И все же она продолжается.

Мы сидим с Юрием Сергеевичем в моем кабинете в ширпотребовских креслицах и они кажутся нам глубокими и мягкими. За окном — темная ночь, на столе полпачки сигарет. Возбуждение скрадывает усталость. Мы делаем то, что может. А что мы можем? Я знал когда-то одного инженера, который выдвинул остроумную, и, на мой взгляд, поразительную идею. Некоторая сложная конструкция по единодушному мнению специалистов предварительному теоретическому обсчету не подлежит. Ее оптимальные параметры определяют эмпирически — методом проб и ошибок, как это делали старые мастера. Так можно монтировать Эолову, скажем, арфу или Иерихонскую трубу. Но в основе современного производства лежат не старые мифы, а строгая техническая документация, планы, сроки, финансы и т. п. Одним словом, передовой технологии всякие там патриархальные пережитки ни к чему. Она хотела бы от них избавиться, но не всегда это возможно. Вот и в данном случае — конструкция предварительно не считается (это доказано!), приходится звать тароватых мастеров, которые примеряются на глазок и на ощупь. И здесь нашему инженеру приходит мысль: да, конструкция не считается целиком, но некоторые ее части можно просчитать заранее. Какие именно части? Вот это как раз и нужно выяснить, а потом из цельной конструкции выделить те фрагменты, которые можно обсчитать, оставив для тароватых эмпириков только то, что действительно обсчитать нельзя.

Эту идею мы используем с Юрием Сергеевичем в более общем виде, имея в виду, что в Большой Проблеме нужно выслоить, выделить те ее аспекты, которые технически можно решить. Хориная точка зрения на этот счет — диаметрально противоположна. Завзятый хорь обычно требует грандиозных глобальных свершений, напирает на Правила. В противном же случае мелочиться не хочет, а посему вообще ничего не делает, законно отсиживается. И не потому, что ленив или подл, а потому, что вроде бы мудр и как бы терт, и палец ему в рот не клади. Хорь-демагог с глобальными замашками особенно опасен в острых ситуациях. Тогда происходит примерно следующее. После высокой резекции желудка у женщины семидесяти двух лет наступило резкое учащение пульса, состояние ухудшилось, сердце не тянет, нужно обеспечить непрерывную подачу кислорода, но система вышла из строя. Вторая половина дня. Алкоголик — завхоз Роман Быковский уже ищет бутылку, мечется. А тут я на его пути:

— Срочно подай кислород в операционную палату! Займись немедленно, женщина помирает!

— А этого сделать нельзя, — отвечает Быковский. — Чтобы кислород подать, нужно новую проводку, все поменять, все патрубки заменить, состыковать, потом опрессовать систему… Вот через месяц придут мастера, тогда я…

— Не пори, не морочь, Быковский. Тебе сейчас выпить надо, вот ты и заметался. А давай я тебе нос закрою и рот, задыхаться начни — воздуха захочешь! Женщина задыхается, понимаешь, дышать ей нечем. Кислород дай сейчас, бросай свои дела и дай женщине кислород! Времянку кинь от баллона!

Ах, не возьмешь хоря Быковского на слово, на совесть. Вот бритву бы к его горлу, тогда бы вот…

А пока отвечает Быковский уверенно и весомо: