Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

— А у нее сегодня муж опять в командировку уехал…

И ни усталости уже, ни тени в глазах, сам играет, как шампанское, улыбается — и в такси!

Он умер после третьего инфаркта совсем молодым, ему было 33 года: возраст Христа.

Дела давно минувших дней. Преданья старины глубокой… У Вили Мухина было множество женщин, искренне преданных ему душой и телом. Подернутые дымкой забвения многочисленные связанные с ними истории переплелись корнями фабул и, выражаясь торжественным слогом, породили древо этого рассказа.

Виля был очень естественный и цельный, себе никогда не изменял, всегда держался своего стиля, а внешне прост и улыбчив.

Казаться улыбчивым и простым.

Самое высшее в мире искусство…

Покойный Семен Львович Дымарский, как и Виля, собственный облик незамутненно хранил, свою роль играл свято, не отклоняясь, но стиль у него был совсем другой. Дымарский элегантно позировал. Он был лысоват, хоть и молод, и умер ведь достаточно молодым.

А почему я его в этот наш скорбный список не занес? Пропустил что ли? Но ведь Сеню Дымарского забыть нельзя. Просто он умер не от разрыва сердца, у него разорвался мозговой сосуд — инсульт… А у нас опись разорванных сердец. И все же Сеню нужно в тот список: он не по букве, а по духу. И мозговые сосуды разрываются не просто так…

А был он хоть и лысоват, но элегантен, чуточку небрежен и свеж. И кожа лоснилась от бритвы и крема. Он был гусаром, вернее, хотел им быть. Носил пенсне, галифе, до зеркала чищенные сапоги, иной раз к ним и шпоры натуральные с малиновым перезвоном. И стэком по голенищу хлопал, еще любил лошадей и женщин, конечно, и каблуками щелкал, дамам ручки целовал, цветы дарил, а при случае и на колено падал, именно на одно колено, как знамя целует — с достоинством, величаво.

Дымарский, добрый мой приятель,

Он весь, в изломах и грехах,

Худой и длинный в сапогах,

Везде известен как мечтатель,

Хирург, жокей, лихой игрок,

И как любитель женских ног.

Сеня был обидчив, но на подобные экспромты не обижался, они ему даже льстили и были по душе — он похохатывал, протирал безукоризненные стеклышки своего пенсне, курил, а дым выпускал колечками. Оперировал эффектно, на публику, чуть витиевато, чуть претенциозно, но ткани чувствовал и знал меру, потому что хирургию любил нутром. У него были красивые руки — длинные, точеные, ухоженные пальцы и ногти чеканкой. На операции надевал тесные тугие перчатки, чтоб эту красоту облегало. Чтобы не болталось, не мешало, чтобы вязать там, в глубине, в темноте немыслимые узлы четырьмя пальцами, а узко — так и двумя, а то и одним своим подвижным, как червяк, пальцем: что-то виртуозно накинуть, перебросить, элегантно отжать — у него это получалось. Он делал сложные операции, оперировал много, шел на риск, красовался, но и нередко с хорошим исходом. Рвался к славе, к фимиаму, а его колотили. Он бы — на дуэль, он бы им — перчатку благородно, а его по-нашему, по-простому. Тут и сосуд его тонкостенный не вынес, не выдержал… Но до конца, до самой своей гробовой доски держался он самого себя, свой стиль соблюдал, был Сеней Дымарским, неповторимым, элегантным, экстравагантным, чуточку смешным — Аид-Гусар. А кому не нравится — можете жаловаться.

И Виля Мухин никогда не изменял себе, ни в голосе, ни в жесте. И Лев Семенович Резник. И Володя Мурик. И Печерский…

Почему так рано они ушли? Или нет — почему я пока живой? На меня ведь не меньше рушится. Случайности разные стерегут? Или не подсекают? Топография коронаров? Упругость сосудистых стенок, физиология, атероматозные бляшки, спазмы — по совокупности это и у меня не блещет, наоборот, кризами и загрудинной болью стучится и окает, стучится и окает. Намекает Оттуда! Чувствую! А я с этим со всем в окопе, в траншее, по земле ползком и в землю лицом и носом, не в рост иду, упаси Бог, а как придется — по местности, как приляжется…

Один бурбонистый старик-отставник со мною даже теоретизировал по этому поводу. Он за меня случайно зацепился по телефону, из облздрава звонил. Его одолевал начальственный сарказм, хоть он и не был моим начальником. По ходу разговора он вдруг перебил меня:

— Скажите, а в качестве кого вы сейчас выступаете, как главный врач диспансера или как представитель горздравотдела?

— А в каком качестве я вам нужен, в таком и выступаю, будьте любезны.

— Значит, Вы — хамелеон? — осведомился отставник, и в трубку было слышно, как одобрительно хохотнули соседствующие писцы.

—Да хамелеон — ребенок рядом со мной, — сказал я, — просто младенец он!

— Вот как!

— Именно, именно, не сомневайтесь, ни на секунду не сомневайтесь, — верещал я в трубку. — Подумаешь хамелеон: сколько раз он шкуру свою или окраску меняет — ну, два, ну, три раза в сутки…

— А Вы?

— Я? Сто раз на день! Триста! Пятьсот, тысячу, вообще, сколько понадобится! И впредь…

— Значит, вы хуже рядового хамелеона в тысячу раз…

— А вы меня с ним не сравнивайте, я не хамелеон, я — другой.

— Какой, какой?

— Я, понимаете, не Байрон, я, видите ли, другой, еще неведомый…

— Так чем же Вы отличаетесь от хамелеона?

— Я же вам сказал — количеством.

— Ну и что?