Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

— Послушай, тебе действительно трудно понять логику моих поступков, потому что ты не онколог пока. Вот если станешь специалистом-клиницистом, тогда, может быть, и поймешь с божьей помощью! Инструкция — не догма, все случаи она охватить не может и не в состоянии высветить индивидуальность, неповторимость, непохожесть каждой болезни и каждого человека. Внутри одной и той же стадии процесса могут быть различные варианты. Вот, например, относительно четко отграниченная опухоль, а вот тут она — как бы размазанная. Здесь над опухолью на коже краснота, воспаление. А вот женщина, которую нужно быстрей взять на стол, пока она сама не убежала из больницы. И у нее — явная вторая стадия рака на ощупь, а при гистологическом исследовании опухоль оказывается доброкачественной. Вот мы бы ее и облучили по инструкции, а потом бы и оттяпали здоровую грудь… Значит, правильно, что пошли не по параграфу, не с облучения начали, а с операции. А ведь ей делали пункцию иглой, исследовали клетки под микроскопом, нашли «атипию», которую можно было бы интерпретировать в сторону рака. Однако же пошли по клинике, не по инструкции. Но вот у другой женщины неоднократные цитологические исследования не показали никакой атипии даже, однако клинически выщупывался несомненный рак. Начали с химии и облучения, закончили операцией и тактически поступили правильно. В общем, друг мой, по инструкции лечить нельзя и жить нельзя. Ты мыслить обязан. Но пока тебе еще нечем. Ты не клиницист.

— А кто же я? — спросил он.

— Ты — обученный не-клиницист и не-обученный юрист. Порви блокнотик.

Одним словом, когда случай серьезный — нужен эрудит, авторитет. И таковой находится, профессор, заведующий терапевтической клиникой. Он консультирует нашего Пахомова, дает свои рекомендации. А состояние пациента крайне тяжелое. Он без сознания, едва дышит, пульс нитевидный. Загоняем прозерин в вену, что-то вводим еще, чтобы поддержать сердце. Теперь обильная клизма — кишечник опорожняется, живот опадает. Пахомовское лицо окрашивают слабые румяна, и он открывает глаза. Начинается выздоровление.

На этот раз Михаил Юрьевич выкарабкался. Из больницы вышел дряблый, слабый, но, главное, живой.

— Как дела, Пахомов? — спрашиваю его. — Ты же на том свете был, уже уплыл… Как там? Есть загробная жизнь?

— А там зелененькое, красненькое, синенькое, интересно…

На этом свете, между тем, его дела плохи. Падчерица объявила бойкот, жена выгнала из дома. А он истощен, потрясен страданиями, слаб и внутренне разгромлен. Вскоре уходит на работу в заводской профилакторий. Тихое зеленое место на берегу лиричного озера. Отличный корпус со всеми удобствами. Здесь ему дают маленькую комнатку и питание на местной Богатой кухне. И стол, и дом — все в порядке. Но ему себя жалко, ищет поддержки и хитрит. Пускает слух, что у него рак желудка, делает предложения разным женщинам «досмотреть» его, а после смерти получить квартиру. У него же есть еще отличная однокомнатная секция со всеми удобствами. Только он там не живет. Здесь ему удобней на всем готовом. Даже еду не стряпает, любимое свое детище забросил. Жалеет себя, ищет опору. И опять всем рассказывает о раке желудка, плачет. Сам уже поверил, ждет смерти, прислушивается, волнуется, страдает. Опустился, неряшлив, жалок. Личность рассыпалась.

Ах, кресло-безделье, стало ты хуже волчьего капкана!

Звонит Пахомов в больницы, просит уже наркотики — окончательно поверил, что у него рак. «Не пожалейте, — говорит, — все равно завтра умру». И действительно, пошел он утром в ванную комнату, сунул зубную щетку в рот и рухнул. Смерть наступила мгновенно. На вскрытии никакого рака, конечно, не нашли. Причина смерти — истинный разрыв сердца.

Спи спокойно, наш дорогой, несуразный и милый товарищ! Земля тебе пухом. И не повторить бы нам твоих ошибок!