Диссиденты 1956–1990 гг.

Если в ходе Второй мировой войны янки не рискнули применить химическое оружие, то во Вьетнаме они его использовали в большом объеме. Правда, в пропагандистских целях американцы объявили, что химия применяется исключительно для уничтожения тропических лесов. Ну а вместе с лесами погибли десятки тысяч вьетнамцев и сотни американцев.

И вот Солженицын предлагает «усилить давление». Убить еще пару миллионов вьетнамцев или развязать термоядерную войну? Не будем забывать, что во Вьетнаме сражалось свыше 60 тыс. советских военных и несколько сот гражданских специалистов. Мой отец получал мизерную зарплату, занимая солидный пост в ВПК, в стране не хватало жилья, легковых автомобилей, а новейшие ракеты, истребители, артсистемы и т. д. сотнями и тысячами шли во Вьетнам.

США ушли из Вьетнама не по доброй воле, а лишь осознав неизбежность еще большего поражения. Правда, американские генералы и адмиралы предлагали атаковать советские разведывательные суда, крейсировавшие в нейтральных водах у берегов Вьетнама и острова Гуам – главной базы американских стратегических бомбардировщиков, бомбивших Вьетнам. Но наши РЗК прикрывались атомными подводными лодками, оснащенными крылатыми ракетами и торпедами со спецзарядами.

А Исаич кричал: «Давай! Давай!». Кстати, он несколько раз призывал Штаты уничтожить коммунизм с помощью ядерной войны. Солженицын публично заявил: «Ход истории возложил на США руководство миром».

Солженицын поздравил генерала Пиночета, совершившего государственный переворот в Чили и тысячами убивавшего без суда и следствия людей на стадионах в Сантьяго. Исаич искренне скорбел по поводу кончины фашистского диктатора Франко и призывал новые испанские власти не спешить с демократизацией страны.

Солженицын гневно обличал американских президентов Никсона и Форда за потакание и уступки СССР. Они де «недостаточно активно вмешиваются во внутренние дела СССР, и в том, что „советский народ брошен на произвол судьбы“. „Вмешивайтесь, – призывал Солженицын, – вмешивайтесь снова и снова настолько, насколько можете“»[53].

Томаш Ржезач так описал свою беседу с Солженицыным в Швейцарии:

«– В России, – говорит он, – при царе была свобода. Ныне там царят угнетение, террор, страх. Но если бы большевики пали, тогда – о боже! – наступила бы анархия…

– Что делать, друзья? – задает он вопрос и сам же на него отвечает: – Россия должна возвратиться к своим старым границам. К границам времен Ивана Грозного. Отказаться от своей активности в Прибалтике и в бассейне Черного моря…

– Россия не нуждается в море, мы не морской народ, как англичане, а сухопутный. Наша активность на море противоречит исконному русскому образу жизни, вносит в него чуждые элементы и разлагает мораль нации. Так же как от моря, мы должны отказаться и от своих земель в советской части Азии, где живут народы, чуждые нам по своей культуре, языку и, прежде всего, по религиозным традициям. Замкнуться, сосредоточиться – это единственная возможность для дальнейшего развития русских.

Затем Александр Исаевич делает паузу. Тыльной стороной ладони гладит он свою бороду. Его искристо-голубые глаза темнеют. Тишина, словно неуловимое чудище, наполняет комнату.

Солженицын глубоко вдыхает воздух и, делая ударение на каждом слоге, продолжает:

– Россия согрешила. Согрешила перед собой и другими народами, поэтому иссякли ее моральные, социальные и политические силы. Единственное, что у нее осталось, – это чудовищная военная мощь, которая без труда способна за две недели уничтожить всю Западную Европу. Это действительно так: без труда может уничтожить, но уже ничего не может без труда обновить… Прежде всего, она не может воскресить свои моральные силы и свою здоровую, истинно национальную жизнь, если только…

Долгая пауза, затем выкрик:

– … если не будет покаяния!

Легкий удар кулаком по колену и снова выкрик:

– Россия должна покаяться!»[54]

В Швейцарии и Вермонте Солженицын считал себя чем-то между пророком и Богом. Однажды Исаич выдал: «На что нам Пушкин? Не понимаю, что в нем люди находят».

А что ему? Он с Пушкиным на дружеской ноге, равно как и с Лениным. «У нас [с Лениным – А. Ш.] много общего. Только принципы разные. В минуты гордыни я ощущаю себя действительно антиЛениным. Вот взорву его дело, чтоб камня на камне не осталось… Но для этого нужно и быть таким, как он был: струна, стрела»[55].

К конкурентам-диссидентам относился свысока и довольно презрительно:

«– Сахаров? – хрипло закричал он. – Нет, прошу вас, о Сахарове со мной не говорите. Я даже слушать о нем совершенно не желаю. Сахаров – логист западного толка. Много мозгов, много ума, а душа? Души нет. Сахарову нечего сказать русскому человеку. Я лично с ним согласиться не могу. В сентябре прошлого года [то есть 1973 года] мы собирались подготовить совместный манифест. Не договорились. Я в конце концов написал „Письмо вождям Советского Союза“… Мы сближались, как две колонны во встречном бою, – правительство и мы, сами того не зная. Они готовили акцию против нас, мы – против них. Под конец на поле боя остался я один.