Дитя человеческое

— Тебе следует запретить обязательное тестирование спермы. Оно унизительно, его безуспешно проводят вот уже более двадцати лет. Как бы то ни было, проверяют только здоровых мужчин. А как же остальные?

— Если они способны размножаться — успеха им, но пока средства для тестирования крайне ограниченны, давай сохраним его для тех, кто подходит для этого и физически, и морально.

— Так ты планируешь влиять на добродетели, равно как и на здоровье?

— Можно сказать, что да. Если у нас есть выбор, то не следует разрешать размножаться тем, кто имеет криминальное прошлое или чьи семьи не в ладах с законом.

— Таким образом, мерилом добродетели должно стать уголовное законодательство?

— А как еще можно ее измерить? Государство не может заглядывать в сердца людей. Ну ладно, это грубо, зато эффективно. Мы будем игнорировать мелкие правонарушения. Но кому нужно потомство от глупых, слабых, буйных людей?

— Выходит, в твоем новом мире не будет места раскаявшемуся вору?

— Можно поаплодировать его раскаянию и не испытывая при этом желания иметь от него потомство. Но послушай, Тео, ничего этого не произойдет. Мы планируем ради планирования, делая вид, что у человечества есть будущее. Сколько людей сейчас по-настоящему верят, что мы найдем живое семя?

— Но предположим, вы каким-то образом обнаружите, что агрессивный психопат обладает способной к зачатию спермой. Станете ли вы использовать ее?

— Конечно. Если он единственная надежда, мы используем его. Мы возьмем то, что можно взять. Но матерей будут отбирать самым тщательным образом — по здоровью, интеллекту, и никакого преступного прошлого. Мы попытаемся с помощью селекции избавиться от психопатии.

— Существуют еще центры порнографии. Они действительно необходимы?

— Ими не обязательно пользоваться. Порнография существовала всегда.

— Терпимая, но не поддерживаемая государством.

— Тут нет такой уж большой разницы. Какой вред от этих центров людям, у которых нет надежды? Уж лучше пусть тело будет занято, а ум — оставаться в бездействии.

Тео тогда сказал:

— Но ведь созданы-то они не для этого?

— Конечно. У человека не будет надежды воспроизвести себя, если он перестанет совокупляться. Как только это полностью выйдет из моды, мы пропали.

* * *

Тео и Ксан медленно двинулись дальше. Нарушив молчание, чуть ли не дружеское, Тео спросил:

— Ты часто ездишь в Вулкомб?

— В этот живой мавзолей? Это место приводит меня в ужас. Прежде я изредка бывал там, отдавая долг памяти матери. Последний раз был там пять лет назад. Теперь в Вулкомбе никто не умирает. Что ему нужно, так это «успокоительный конец» посредством бомбы. Странно, не правда ли? Почти все современные медицинские исследования направлены на улучшение здоровья в старости и продление человеческой жизни, а дряхлых становится все больше. Для чего продлевать жизнь? Мы снабжаем стариков лекарствами для улучшения памяти, для поднятия настроения, для улучшения аппетита. Им не нужно лекарство для сна — похоже, они ничем другим и не занимаются. Интересно, какие процессы идут в их старческих мозгах в долгие часы полубессознательного состояния? Наверное, оживают воспоминания, звучат молитвы.

— Одна молитва: «Да увижу я сынов моих и мир на земле Израиля», — ответил Тео. — Мать узнала тебя перед смертью?

— К сожалению, да.

— Ты мне однажды сказал, что твой отец ненавидел ее.

— Не помню, почему я это сказал. Полагаю, пытался шокировать тебя или произвести впечатление. Тебя даже мальчиком ничего не трогало. И все, чего я достиг — университетский диплом, служба в армии, титул Правителя, — не произвело на тебя никакого впечатления, не так ли? Мои родители отлично ладили между собой. Отец, правда, был гомосексуалистом. А ты не знал? В детстве я жутко переживал из-за этого, но теперь это кажется совершенно не важным. Почему ему нельзя было прожить свою жизнь так, как ему хотелось? Я всегда живу как хочется. Это объясняет его женитьбу. Он хотел респектабельности, и ему нужен был сын, поэтому он выбрал женщину, у которой так захватит дух от того, что она получит Вулкомб, баронета и титул, что она не станет жаловаться, когда обнаружит, что это все, ничего другого не будет.

— Твой отец никогда с этим ко мне не приставал.

Ксан рассмеялся:

— Какой же ты самонадеянный, Тео. Ты был не в его вкусе, а он свято чтил традиции. Никогда не надо гадить в своей собственной постели. К тому же у него был Сковелл. Именно он был с отцом в машине, когда они разбились. Мне удалось довольно успешно замять это — наверное, из своего рода сыновней благодарности. Мне-то было все равно, даже если бы об этом узнали, но он бы огорчился. Я был не очень хорошим сыном, но это обязан был сделать. — Он помолчал и вдруг произнес: — Нам не суждено стать двумя последними людьми на земле. Эта привилегия достанется человеку Омега, помоги ему Бог. Но если мы окажемся последними, как по-твоему, что мы сделаем?

— Выпьем. Поприветствуем тьму и вспомним свет. Вспомним громкие имена, а потом застрелимся.

— Какие имена?

— Микеланджело, Леонардо да Винчи, Шекспира, Баха, Моцарта, Бетховена, Иисуса Христа.