Дитя эпохи

Лисоцкий вошел в лабораторию, где было черным-черно и очень мокро, приложил ладони к вискам и прошептал:

– Диссертация…

И тут мы поняли, что он погорел в переносном смысле. Погибли черновики его диссертации и результаты опытов за множество лет. Кроме того, сгорели все грамоты за призовые места по технике безопасности. Да что там грамоты! Сгорели два осциллографа, огнетушитель, железный стул и несгораемый шкаф. Сгорели мечты, надежды и чаяния.

Когда привели этого Герострата с автогеном и стали восстанавливать картину поджога, выяснилось, что вместо водопроводной трубы он перерезал газовую. Получился очень приличный огнемет. Удивительно, что сам автогенщик спасся.

– Ничего! – сказал дядя Федя, выслушав его показания. – Слава Богу, хоть так! Ежели бы ты водопровод перерезал, наводнение бы случилось. Наводнение – оно еще хуже пожара. Я видел.

Taken: , 1

Анкета

Однажды приходит к нам один товарищ. Повертелся в лаборатории, на потолок зачем-то посмотрел, языком поцокал. Мы думали, из пожарной охраны. Приготовились к самому худшему.

– Я из лаборатории социальной психологии, – говорит. – По вопросу изучения творческой атмосферы.

А у нас что? Атмосфера как атмосфера. До мордобития, во всяком случае, дело еще ни разу не доходило.

– Нормальная, – говорим, – атмосфера. Души друг в друге не чаем.

Он хмыкнул и ушел. Мы думали, что отстал. Убедился, так сказать, что нас голыми руками не возьмешь. Но товарищ оказался настырный.

Приходим на работу через несколько дней, а на столах лежат аккуратненькие листочки. А на них напечатаны типографским способом разные вопросы. И разъяснено, как на них отвечать. Тут, конечно, шуточки начались по поводу использования листочков. Исключительно грубый юмор. Многие, между прочим, так и поступили. А я подошел к вопросу серьезно.

Дело в том, что в последнее время вокруг какие-то разговоры о сокращении участились. И не просто, что, мол, будут сокращать, а уже более конкретно: кого, когда и за что. Я сопоставил факты, и получилось, что анкета эта неспроста.

Поэтому я дела оставил и углубился. Рекомендовалось писать правду, а своей фамилии можно было не указывать. Только пол, возраст и должность.

Ну, меня так просто не проведешь! А почерк? По почерку не то что фамилию, а даже характер и тайные наклонности можно установить. Поэтому я принял меры предосторожности. Я ушел в фотолабораторию, запер дверь, включил красный фонарь и взял авторучку в левую руку. Теперь можно было начинать.

«Каковы Ваши отношения с непосредственным начальством?» – прочитал я.

«Замечательные», – написал я левой рукой.

«Довольны ли Вы занимаемой должностью и зарплатой?»

«Очень», – написал я печатными буквами и подчеркнул два раза.

«Есть ли у Вас возможности для творческого роста?»

«Сколько угодно», – написал я при свете красного фонаря.

«Ощущаете ли Вы заинтересованность коллектива в Вашей работе?»

«Всегда», – написал я и помахал левой рукой. С непривычки она устала.

Тут кто-то в дверь постучал.

– Занято! – закричал я голосом лаборантки Нели. – Проявляю и печатаю! Не мешайте!

За дверью тихонько выругались тем же голосом и отошли. А я поехал дальше.

«Какого рода Ваши взаимоотношения с сослуживцами?»

А у меня с ними разного рода отношения. Поэтому я написал дипломатично: «С мужчинами мужского рода, а с женщинами – женского». Пускай сами разбираются. А последний вопрос был с подковыркой.

«Что, по Вашему мнению, следовало бы изменить в организационной структуре Вашей лаборатории (кафедры, факультета)?» На институт они не замахнулись.

«И в самом деле, что?» – подумал я.

«А НИЧЕГО!» – нацарапал я, держа авторучку в зубах. Потом я подписался: «Пол женский. 67 лет. Лифтерша».

Taken: , 1

Военная тайна

То, что я офицер запаса, это не военная тайна. Это можно.

То, что офицеров запаса призывают на учебные сборы, – это тоже можно. Вот куда призывают – это уже нельзя. Поэтому я и не буду.

Нас привезли на автобусе и быстро переодели в форму с погонами. Мы стали одинаковые, как билеты денежно-вещевой лотереи. И такие же зеленые. После этого с нами можно было говорить.

– Учтите, товарищи, – сказал полковник. – Никогда. Никому. Ни при каких обстоятельствах.

И я подписался о неразглашении. То есть обязался не разбалтывать сведения, составляющие военную тайну. Теперь оставалось только узнать, что составляет эту самую тайну, а что нет. Иначе попадешь в глупое положение.

Когда полковник ушел, остался майор. Он с тоской посмотрел на горизонт и сказал:

– Так вот. Значит, здесь вы и будете заниматься.

– Чем? – не выдержал я.

– Жара, – сказал майор, игнорируя мою бестактность. – Расписание работы столовой вам известно. Просьба не опаздывать.

Вечером мы долго спорили, куда нас привезли. Одни утверждали, что это танковые войска, другие – десантные. Одно было ясно. Это не было военно-морским флотом.