Дитя Ковчега

За эти годы, благодаря воображению и гению Жак-Ива Кабийо, пристрастиям Фиалки и доступности мяса экзотических животных, меню семейства Скрэби стало еще изысканнее, необычнее и великолепнее. Фиалка научилась тушить в собственном соку, мариновать, фаршировать, заливать желе и заправлять пряностями, а также готовить сорок пять разных видов выпечки. Вдобавок, она искренне прониклась философией Cuisine Zoologique: в хозяйстве все сгодится. Когда пришел второй корабль с арктическим льдом для ледника, Фиалка и Кабийо уже подготовили материалы для первых трех глав книги бельгийца: «Cuisine Zoologique: une philosophy de la viande».[54] Кабийо вспоминал Брюссель и те яства, которые видел в окнах ресторанов и запах которых ощущал через двери воображаемых châteaux, воздушных замков. Вспоминая и фантазируя, он описывал блюда, затем воссоздавал их и вместе с юной помощницей составлял рецепты все необыкновеннее. Особую изобретательность Кабийо проявлял, когда дело касалось соусов – так, что даже миссис Скрэби имела мужество однажды, в минуту относительной приземленности, заявить, что никогда не знаешь, какую рыбу или мясо ты ешь – настолько утопают они в искусной смеси пряностей. На данный момент шеф-повар и Фиалка благополучно придумывали рецепты для мяса огромного числа животных, спасенных с «Ковчега» Капканна. Они съели зебру, боа-констриктора и моржа, поэкспериментировали с мангустом, эму и гоанской ящерицей, отведали тигра и сотворили чудесный мусс из волнистого попугая à la Grecque.[55] A сегодня собирались приготовить примата – очередную жертву débâcle[56] на «Ковчеге». Сейчас обезьяна в разделочной комнате, размораживается после долгих лет пребывания в сердце арктического айсберга.

Фиалка отхлебывает чаю.

– Я говорила про мартышку-джентльмена, отец.

– А, ну да. Интереснейший экземпляр, – отвечает Скрэби, радуясь, что его дочь наконец чем-то заинтересовалась. – Поразительно напоминает человека. Просто потрясающе. Я им занимался сегодня. Бегемотица хочет сделать из него вешалку, черт возьми, – в дамскую комнату банкетной залы. Поэтому я сделал каркас с согнутыми локтями – чтобы можно было вешать на него полотенца.

– Но ведь он, мне казалось, – часть Коллекции Царства Животных, – возражает Фиалка. – Разве они не должны стоять в молитвенных позах?

– По большей части, да. Но Королева благосклонна к приматам. Она не желает их ставить в музей. Она хочет, чтобы они были одеты скорее как слуги, помогающие в Дворце. Ну, вы понимаете.

Фиалка кивает. Она уловила мысль. Мысль чуточку тревожная – как и статья в газете, – но Фиалка не понимает, почему.

– Номер три тысячи восемь, если не запамятовал. – Скрэби вздыхает. – Можете зайти и посмотреть, если желаете. Он еще не закончен, но я все поясню. Отличный экземпляр. По-видимому, последний в мире. На самом деле, изначально, по бумагам – из марокканского бродячего зверинца. Капканн везде прошелся. Вы знаете, что он проследовал на своей старой невольничьей посудине тем же курсом, что и «Бигль»?

– Он добрался до самой Австралии?

– Скорее всего, да. Неудивительно, что он столько плавал. Где только не побывал, черт возьми. Южная Америка, Галапагосы, Маврикия, Тасмания, Северная Африка, Южная Африка – проклятый умалишенный. Если этот человек хоть каплю натуралист, то я – розоволапый гусь.

– А как именно он умер, отец?

Шеф-повар Кабийо пересказывал ей историю о человеческой голове тысячу раз. Как в день рождения Фиалки он поднялся вместе со Скрэби на борт «Ковчега», дабы оценить ущерб, и споткнулся о круглый полусгнивший предмет, который некогда крепился к человеческому туловищу. Как Скрэби присел, разглядывая то, что осталось от лица, и опознал Капканна. Как он и конюший вылетели на палубу из-за подступившей тошноты, а у отца Фиалки хватило хладнокровия и крепости желудка доложить об убийстве Капканна Ее Величеству Бегемотице и на одном дыхании заказать тонну арктического льда.

– Никто не знает, – мрачно отвечает Скрэби, вспоминая ту же сцену. Посиневшее и разбитое лицо Капканна, покрытое грязью и запекшейся кровью, отвратительный комок хрящей с человеческим мозгом внутри, – воспоминание, от которого и ему оказалось не под силу избавиться за эти годы. – Остальное так и не нашли, – подводит итог он. – Вся команда тоже пропала. И Хиггинс, и Стид, и Баукер – все исчезли. Вместе со шлюпками. Говорят, там была еще женщина. Балерина. Какая-то загадка.

На секунду Скрэби замолкает, размышляя про обреченную экспедицию. Наконец, отрывается от мрачных воспоминаний:

– Пройдемте ко мне в мастерскую после ланча, и я представлю вас Обезьяне.

Фиалка подавляет отрыжку.

– Спасибо, отец. – Важно знать, что ты ешь.

– А у людей будут механические сердца, которые хирурги будут пересаживать, оперируя через дырочку, – предостерегает Императрица и дрожащей рукой тянется за бутылочкой с лекарством. Доктор Скрэби возводит глаза к Небесам.