Дитя любви

Когда я увидела в небе первый луч восходящего солнца, я поняла, что мое тяжкое испытание подошло к концу. Он не пытался помешать моему отъезду. Я завернулась в свое одеяние и позвонила в колокольчик. В комнату вошла женщина, которая встречала меня прошлой ночью. Без накладных ресниц, парика и мушек она выглядела по-другому. Тело ее сияло белизной. Думаю, что все, кто окружал его, должны были хранить свое тело в идеальной чистоте.

Не говоря ни слова, она проводила меня в ту комнату, где вечером я принимала ванну. Там лежала моя одежда. Я оделась, и она вывела меня к карете. Вскоре я вернулась в гостиницу.

Там я прямиком кинулась в комнату матери и, к своему величайшему облегчению, увидела, что та все еще спит. Я молилась Богу, чтобы она не заметила, что этой ночью я куда-то отлучалась.

Я сняла накидку и опустилась рядом с постелью матери. Глаза мои сами собой закрылись, и видения прошлой ночи вновь завертелись у меня в голове.

«Сегодня вернется мой отец, — говорила я себе, — а значит, я не зря так страдала. Да, не зря. Что такое мочь унижений по сравнению с жизнью, а тем более, жизнью отца?»

Мои мысли обратились к нему. Он тоже порой был довольно странным человеком: до того, как он женился на моей матери, он познал немало женщин. Кристабель была его дочерью, и он признал это. Может быть, у него есть и другие дети?

Думы об отце полностью вытеснили картины ночи. Красивое похотливое лицо Бомонта Гранвиля, которое — я была уверена в этом — будет преследовать меня до конца жизни, теперь сменилось образом отца. И тогда я подумала, что я люблю его. Люблю его нежно, может, даже больше, чем мать. Я всегда хотела произвести на него впечатление, заставить его заметить меня, сделать так, чтобы он, возвратившись домой после долгих отлучек, искал меня. Но он никогда не замечал меня и никогда не будет обращать на меня внимание. Я была всего лишь дочерью, а такому мужчине, как он, сыновья были важнее.

Но потом вдруг я приободрилась, потому что, когда он войдет в дверь, я смогу сказать: «Я спасла тебя, я помогла тебе вернуться домой. Дочь, которой ты никогда не придавал особого значения, оказалась тем человеком, который спас тебе жизнь!"

В тот момент я абсолютно не задумывалась о том, что пришлось мне перенести, я просто радовалась.

Ради отца я перенесла унижение, но я снова и снова бы так поступила.

Все утро мать беспокойно ворочалась. Я сидела рядом с ней, и сердце мое щемило от тревоги. Сдержит ли Гранвиль свое слово? Как я могла довериться такому человеку? Может быть, он смеется сейчас, потому что обманул меня, как обманула его в Венеции я? Но он поклялся, что всегда платит свои долги, и я верила ему, я должна была верить. Постепенно мною стали овладевать мрачные мысли. С гневом я подумала, что, если он обманет меня, я убью его!

Вскоре после того, как часы пробили полдень, в комнату вошел отец. Он был грязен, волосы его превратились в спутанные лохмы, от него пахло тюрьмой. Лицо его было бледным, и он заметно похудел, но он был здесь, и теперь его жизнь была вне опасности.

— Отец! — воскликнула я. — Ты вернулся!

Он кивнул.

— Твоя мать…

Я взглянула в сторону постели. Он подошел и опустился перед ней на колени. Мать открыла глаза. Я никогда не забуду улыбку, которой озарилось в тот момент ее лицо. Она снова помолодела и стала такой же красивой, как раньше. Они кинулись друг другу в объятия.

Я стояла и смотрела на них, но они не замечали меня.

ШКАФ КАРЛОТТЫ

С той поры мать быстро пошла на поправку. Доктор был прав, сказав, что ей требуется только увидеть отца целым и невредимым.

Потом мы начали торопливо собираться к отъезду, так как мать сказала, что не успокоится, пока мы не вернемся в Эверсли. Вокруг ее рта появились решительные морщинки: теперь она твердо решила, что больше не позволит отцу участвовать в восстаниях. На троне сидел король Яков II, он был католиком, а мой отец, как и большинство англичан, не хотел видеть у власти короля-католика, но мать настояла на том, что раз уж тот завладел престолом, то мы должны с этим примириться: хватит рисковать жизнью.

Думаю, что ее похудевшее, изнуренное болезнью и страданиями лицо сильно подействовало на отца. Все последующие дни они глаз друг с друга не сводили. Это было очень трогательное зрелище, и, несмотря на то, что тело мое было покрыто синяками после той унизительной ночи, я внутренне ликовала, ибо, если бы не я, все могло кончиться совсем иначе.

Мы сели в первую же почтовую карету, следующую в направлении нашего поместья. Отец счел, что нам надо ехать так, чтобы нас легко можно было найти на тот случай, если произошла какая-то ошибка.

Когда мы вернулись в Эверсли, они, наконец, смогли вздохнуть свободнее.

— Даже представить себе не могу, кто мог быть мой благодетель? — сказал отец. — Это произошло так внезапно. Меня перевели в комнату, где я в полном одиночестве провел ночь. Это было таким облегчением! Условия были ужасные, никогда мне не забыть тот запах. Просто выбраться оттуда уже было само по себе благословением Божьим, а на следующий день меня освободили!